Вдали полыхнуло красным. Лазарь зло оскалился. Дождался пекла, идиот. Потом до него дошло. Ненависти уже не было, он с сожалением и раскаянием смотрел, как горит ни в чём не повинная «копейка». Бензобак рванул беззвучно. Лазарь не стал даже пригибаться — далеко. Оказалось, что не настолько: в полусотне метров что-то металлически лязгнуло о бетон и, подпрыгивая, со скрежетом подкатилось к ногам. В затухающем свете догорающих останков машины Лазарь разглядел глушитель. Вот тебе воздаяние по вере. Ты даже не клоун, ты никто. Весь твой запал всегда уходил в выхлоп. Строил и тут же рушил, не успев толком достроить. Даже здесь. И дойти до фонаря тебе не суждено, так и останешься в пустоте. Увязнешь в ней, как букашка в смоле. Навечно.
Лазарь отчаянно потряс головой, разбивая опасную картину в осколки. Пламя догорело, вдали медленно остывало оранжевое пятно. Лазарь повернулся к нему спиной и посмотрел на далёкий огонёк. Может, и не дойду. Но ведь, если сидеть на месте, не дойду точно. Интересно, что больше — бесконечный путь в прекрасное далёко или вечность, которая у меня в запасе?
Ощущение времени он потерял. Как и ощущение пройденного расстояния. Впереди тянулись к одинокому далёкому огоньку два бесконечных ряда светящихся точек. Оглядываясь, Лазарь видел позади такие же цепочки, только без далёкого огонька. Правда, оглядывался он редко, потому что даже это было невыносимо больно. В глазах плавали кровавые пятна, вспухавшие у висков языками адского пламени. Всё ярче и ярче. Вот-вот полыхнёт, зальёт голову — и вся дорога. А куда дорога? Лазарь понял, что не представляет, куда и зачем идёт. Просто не помнит. И теперь готов уже на всё, лишь бы прекратилась эта боль. Даже на кипение в смоляном котле. И гори всё….
Спину ошпарило. Лазарь очнулся и в ужасе затряс головой. Только не это. Я должен дойти. Должен. Я вспомнил — там выход, за которым нет боли. Только бы дойти. Только бы сердце выдержало. Он вспомнил, как тогда, в больнице, смотрела на него жена. Родная, прости, я был последним негодяем. Я и есть последний негодяй. Ты всё время меня спасала, удерживала. Прощала. Если ты можешь… если простила… если слышишь… удержи меня сейчас. Дай силы перетерпеть. Помоги мне… вернуться…
…Он стоит перед дверью. Он хорошо помнит эту дверь — не до мелких царапин и щербинок, но узнает и на ощупь. Когда-то — страшно давно, два или три месяца назад, — он жил за этой дверью, а потом взял да и ушёл в чём был. За этой дверью осталась его жена. Та, с которой он эти долгие месяцы был — не жена. Три дня назад Лазарь ясно понял — это было помрачение. Ему жаль ту женщину, с которой они постоянно спорили, ссорились и мирились, она хорошая и талантливая. Но его — сил нет — тянет за вот эту дверь, к жене. Лазарь небрит и грязен, на нём вытертое пальто с чужого плеча с полуоторванным рукавом. Куртку он по пьяне подарил какому-то бомжу, потому что уже три дня, уйдя от хорошей и талантливой, шляется по городу и ночует то на скамейке в парке, то на вокзале, то в подвале, не решаясь посмотреть жене в глаза. Только сейчас набрался смелости, дошёл до двери, а позвонить не решается. И ключей нет, сейчас уже и не вспомнить — то ли потерял когда, то ли выбросил. Простит ли? Примет? Если не простит, дорога одна — туда, откуда это пальто родом. На свалку истории, значит.