Похороны состоялись через пару дней после того рокового бала, что заставил содрогнуться мою душу, наполненную чужим обманом… Обман этот имел горький привкус. Горький привкус имел и сам ритуал, совершённый, как и полагается, с плачем и причитаниями – по традиции. Но кто из этих уважаемых господ на самом-то деле скорбил обо мне?.. Те двое, что действительно сожалели, стояли несколько поодаль от всей этой скверной массы, облачённой в чёрные, угольные тона. Антуанетта стояла за спинами дам, мой же приятель Виктор – за спинами мужчин, напустивших на себя строгость и задумчивость. После того, как люди начали расходиться, оба они приблизились к могиле, где суждено было упокоиться моему телу. Они говорили о чём-то, и приятель мой успокаивал несчастную девушку, то и дело подавая ей белый платок, который она упорно не хотела принимать, давясь собственными слезами. Я стоял и наблюдал, пока Антуанетта в сопровождении Виктора, взявшего её за руку, не удалилась в ещё не развеявшийся туман. Это было раннее утро, и тишину прерывало лишь отрывистое покашливание ворона, который с приходом солнца улетел, блеснув напоследок своей чёрною ризою…
Через год после моих похорон та пара, что удалилась позже всех, вступила в брак.

Но теперь, когда я был, наконец, похоронен, дом мой всё ещё был запущен. Суета, охватившая моих придворных, передавалась каким-то людям, которых я прежде не видел, дамам и их мужьям, которые зачем-то приезжали сюда, генералам и офицерам… Впрочем, я понял затем, что усадьбу мою должны были продать кому-то из них.
Однажды все эти люди собрались здесь, под моим потолком, дабы обсудить, в чьи руки перейдёт дом. Какой-то мужчина ходил из угла в угол, размахивал руками, упорно что-то доказывая и, видимо, желая, чтобы мои владения выставили на аукционе. Многие были не довольны и пытались спорить, но больше всех спорила многоуважаемая Марианна Панфиловна, которую неожиданно заметил я среди собравшихся. Разумеется, куда без неё! Она-то едва ли не пятый год мечтает поскорее захватить это место.
Считая себя полноправной претенденткой на мой дом, она поднялась и тоже принялась что-то доказывать. Её платье и причёска мелко тряслись, лицо принялось краснеть, а голос поднимался всё выше, так что мне казалось, что скоро она перейдёт на самый настоящий поросячий визг. Мужчина, предлагавший выставить мой дом на аукционе, не собирался сдаваться, и весь этот неприятный, громкий спор длился по меньшей мере два часа. Я уже было заскучал, находясь в укромном уголке и наблюдая за тем, как протекает собрание, как вдруг увесистая женская фигура сорвалась с места и поспешила наверх, где как раз находилась моя спальня. Она ворвалась внутрь и, как успел я заметить, быстро и ловко схватила сразу несколько дорогих вещей из сервиза, перерыла полкомнаты и похватала кое-какие украшения, принадлежавшие моей покойной матушке, чего я определённо не мог вытерпеть.
— Как вы смеете?! Что вы себе позволяете?! – вскричал я.
Очевидно, крик мой Марианна Панфиловна услышала лишь отдалённо, но приближающийся призрачный силуэт и невероятно знакомые черты лица она уловила. Вот тут она действительно завизжала. Все дорогие мне вещи попадали из её рук, и она протряслась обратно по лестнице с криком: «Призрак! Павел Семёныч! Боже мой!» Внизу всё заколыхалось, женщины подняли шум, а мужчины, видимо, от любопытства решившие подняться наверх, заметили меня и, спотыкаясь, пустились обратно, догоняя квохчущих дам.
Прочь из моей усадьбы! Хватит с меня зрелищ, я увидел достаточно! Жалкие, мелочные, беспощадные твари, нелюди! Бегите, бегите ко всем чертям, ибо отныне это место будет закрыто для всех вас! Никто больше не увидит льющегося света из окон этого дома, клянусь дьяволом!

***

Вот досада… Какой-то мальчуган потерял фотоаппарат.
Я поднял его… Он был дорогой, такие в нашем СССР редко у кого встретишь. Раритет. Раритет и необыкновенная прелесть!