Вьюга воет. А мне голоса слышатся. Такие дела, Черныш. Полено сырое в печурке треснет, а я выстрел слышу. Рука кобуру ищет. Не отпускает меня память. Не отпускает. На грязном стекле окна блики фонаря… Или всё же лица? Лица тех, кто был моей жизнью. Нет, Черныш, не этой. Той прошлой. В этой у меня только ты. Кузьма… Скотина! Сырые дрова привез. Трещат в огне, как японские винтовки под Мукденом. Где я своего первого « Георгия» заслужил. Чего уши навострил? Ну да, я бывшее « благородие». Стучать в НКВД побежишь? Сбегай. Может тебе косточку выделят от « обобществлённой» курочки. Не понимают по собачьи? Там поймут. Там такие суки трудятся…

Никуда ты не побежишь. Предают только люди. Только они этим «даром» обладают. А ты просто пёс. Умный и верный. Жаль молчаливый. Только с тобой могу самим собой быть. Не путевым обходчиком Митенькой… А « Георгиевским» и « Анненским» кавалером, есаулом Первого Уманского полка Кубанского казачьего войска! Пластуном я был. Кто это такие? Про нас говорили: « Волчья пасть, лисий хвост». Тихо мы появлялись, никто нас не видел. А когда уходили, видеть уже некому было. Разведчики… С детства нас готовили. Меня мой дед учил. Он ещё с горцами Шамиля на Кавказе резался. За Россию. Нет больше деда, нет и России… Нет и домика на окраине Кущёвской станицы. Каратели Свердлова снесли его огнём «трёхдюймовок». Вместе с тем, кто там жил. Жаль ты не пьёшь, Черныш. Помянули бы семью мою.

Кровь. Сколько крови на русской земле… Сошла с ума Россия. Нет, пёс, не за царя я был. Насмотрелся. Две войны прошел. Из его рук второго « Георгия» получал. Не видел я силы в его глазах. Потому и не ушёл с Дроздовским к Корнилову. Дома сидел. Брат мой меньшой с белыми на Катеринодар-город ходил. А я устал от войн. Не поднял оружия за Кубань и веру Православную. За то и упали гневом Господним снаряды на дом наш… Я, Черныш, в соседней станице у кума водку жрал! Вернулся к пепелищу. Взвыл по волчьи и в степь подался. Сколько лет прошло, а от крови «товарищей» до сих пор руки липкие. Налей! Ах да, ты ж пёс… Хорошо самогонка идёт под вой пурги. Немного нас было в степи. К «добровольцам» не пошли. Уж больно много там всяких князьёв да графьёв было. Десятка два нас пластунов из разных станиц собралось. Я атаманил. Продотрядовцев резали да гарнизоны ЧОНовские. А когда до чекистов добирались… Редко кто из них « Шема, Израэль» прочитать успевал. Да и тяжко это сделать с перерезанным горлом. Ну ещё стакан! Ух… Помню ЧОНовцы монахов порешить хотели. Отбили мы рабов Божьих. Краснюков так живописно на деревьях развешали – приходи, кума, любоваться. А монахи стоят и молятся. За них. Понимаешь, Черныш! За них, за своих убийц! Я с отцом-настоялем потом ночью водку пил. Пил и слушал. Много он мне говорил про правду Божью. Да глаза мои кровью залиты были. Всего кусочек той Правды увидал. И того хватило. Утром поклонился в пояс станичникам и ушел. В Россию ушел. Не мог в воду Кубани смотреть. Кровь там родную видел. Лютая ненависть смирение из души изгоняла. А так нельзя. « Жертва Богу дух сокрушён: сердце сокрушённо и смиренно Бог не уничижит». Только ради Божьей Правды стоит жить. А ради чего ещё, Черныш? Ради «счастья всех людей»? На крови счастья не построишь. Сам Господь в мир являлся не с войском архангельским а в рубище да с словом негромким и ласковым. Вот где Сила и Правда.