В самом деле, интернет — или его средоточие — компьютер — это такая палка о двух концах. С одной стороны, интернет — безусловный кладезь знаний. С другой стороны, он средоточие абсурда и детище глобализма. Что такое глобализм? Это эпоха, пусть и колоритной, информационной свалки всего, что накоплено человечеством за многие века и даже тысячелетия в письменном виде. Интернет — это своего рода универсальный корпус текстов или даже гипертекст — друг Софии (=мудрости). Так, например, в огромном интернете, по которому можно бесконечно гулять, легко умещается вся бывшая ленинка, нынешняя РГБ. Но с другой стороны, весь этот бесконечный мир знания явственно отдаёт абсурдом (а вовсе не тем академическим серьёзом, которого мы могли бы ожидать). Ведь нынешний мир, равнозначный эпохе интернета и компьютера, крайне эклектичен, пугающий пёстр. И в нём Дашкова, сочинительница современных детективов, легко сосуществует рядом с Пушкиным — классиком отечественной литературы. Разве это не абсурд!? Вот почему творческая ниша (или, точнее, одна из творческих ниш), в которой (в которых) работает Тубольцев, поименована самим поэтом как абсурдософия. Впрочем, абсурд интернета не сводится к одной только эклектике, он поэтически вездесущ.
Вот маленький шедевр поэтической абсурдософии Тубольцева:

404
Опять не найдена любовь.
Мне пишут: нет такой страницы.
Я набираю wwwновь и wwwновь…

В чём здесь ядро гениальности (говорим если не об окончательно явившейся гениальности, то о её зачатке)? В том, что компьютерные символы здесь не утилитарны, а смыслоразличительны.
Любовь обитает в тех таинственных весях, в которых теряется разум. И всё же она — любовь — по-своему остаётся объектом сознательного поиска, а не только томных вздохов.
Вот этот странный статус-кво, это таинственное равновесие между безумием и разумом определяет пребывание любви в смысловом поле интернета (а не только и не в первую очередь) в его техническом устройстве.
Здесь, извечный поиск, который неутомимо ведёт пытливое сердце, неотделим от современного компьютера. И Пушкин, живи он в компьютерную эпоху, вероятно ввёл бы некоторые свои чаянья в поисковое окно интернета, тогда как ранее — у самого Пушкина -они связывались — с гербарием в случайной книге — с символом иной, давнопрошедшей эпохи: «Цветок засохший безуханный/ Забытый в книге вижу я» — пишет Пушкин, в мечтах дорисовывая того и ту — обладателей забытого в книге цветка.
О да, любовь — это материя, которой извечно дышит мир, но в разные эпохи она осмысляется разными способами. У Пушкина воссоздана особая — иррациональная — прелесть увядания, у нашего современника — некий сердечный пароль, личный код, в поисках которого человек может часами скитаться по просторам интернета.
Взыскательный читатель, возможно, возразит: как же можно сравнивать Тубольцева и Пушкина, явления глубоко различного масштаба? Однако во вселенной существуют признаки поэта, которые едины и не измеримы литературной табелью о рангах. Поэт, так или иначе, связан со своей эпохой и независимо от своего масштаба. В аналогичном смысле, констатация того, что Пушкину и Тубольцеву с рождением дано по две руки и по две ноги (так уж устроено природой), не звучала бы как некая клевета на поэтическую святыню, как дерзкая напраслина, против которой горячо возражал пушкинский Сальери: «Мне не смешно, когда фигляр презренный / Пародией бесчестит Алигьери». Но от Пушкина не убудет, если под его поэтической сенью пребывает и наш современник — Тубольцев. То обстоятельство, что люди устроены анатомически одинаково, нисколько не оскорбит нашу память о великом поэте. И нет ничего ненормального, что на него чем-то похож наш современник.