Всю ночь страдала томною душой.
И лишь под утро сон ко мне пришел.
А ты вот не пришел ко мне с утра.
И слава Богу — спать еще пора.

Тут уж, братец, ной-не ной,
а вино придумал Ной.
Назвать Ноя сатаной
может только лишь больной.

В честь библейского святого
сдвинем мы бокалы снова.
Славу Ною пропоем —
а потом еще нальем.

Между головами
крокодил летел.
Бежевое знамя
в лапах он вертел.

Время бьет в затылок
яростным стихом,
из пустых бутылок
уж сложился холм.

Ничего что сложен
мой запойный бред.
Столько выпить может
не любой поэт.

Гадаю с утра -что сегодня есть?
Сегодня ведь только четверг и я
снимаю с себя все исподнее
и не надеваю все верхнее.

И это, совсем не в предбаннике.
А в банке — народу явление.
Застыли как в шоке охранники,
а я говорю: «ограбление».

Я лысый, наградный и нагленький
тащу из под тусклого серого
бумажки, что так нынче надобны,
купюры — за серией серию.

В одном лишь душа не уверена —
уж слишком идет все по-книжному.
Но все ж исчезаю — без верхнего.
И так растворяюсь — без нижнего.

На шее мешок с миллионами.
Но гложет обида по-подлому —
кассирша глазами влюбленными
сжирала меня, без исподнего.

А может быть мне б не на станцию,
А нужно для счастья лишь только
мне в банке бы было остаться там
с кассиршей,
под банковской стойкой?

Этот метод не нов-
промахнулся Акела.

Это топот слонов
в каталоге «ИКЕА»

Это льдинки ресниц
на полотнах Гогена.

Тайны падают ниц
в перепутанных генах…

До города Б
навстречу судьбе
ушел в настроенье веселом.
А в городе Б
присел на трубе,
хотелось дышать метанолом.

Но в городе В
я вдруг заревел
противно, протяжно и громко.
Противен весь свет,
ведь в городе В
достала проклятая ломка.

Вернулся назад,
но в городе ад —
зеленые взяли в осаду.
Теперь на трубе
в том городе Б
ни капли прекрасного яда.

И нечем дышать,
ну вот твою мать —
конкретно лихая судьба?
Алфавит велик,
но очень безлик —
Боюсь, не пришла б мне труба.

А знаешь, я ведь чувствую дыханье.
И эта ноша вовсе не легка.
Не хочешь между нами расстоянья —
не ешь ты на ночь столько чеснока.

Ты для меня — слишком сложно.
Как огненное мороженое,

Тебя не понять мне вот как:
как безалкогольную водку,

Как новый бассейн без воды,
как в Африке зимние льды

Я так тебя люблю —
прости мне этот грех.
Но если уж пошлю,
то уж подальше всех

Увижу в том нужду
(коль выведет меня)
начальника в п…
пошлю средь бела дня.

А если вдруг покой
нарушит мой сосед,
я к матери такой
его отправлю вслед.

Пошел ты на, козел,
скажу, едрёна мать.
Чтоб там, куда пошел,
его не отыскать.

Куда Макар телят…
Но это ерунда.
а вот тебя терять
придется навсегда.

А значит для того
пошлю тебя туда,
Куда я никого
не слал и никогда

Пусть истина всегда одна,
ее поди, попробуй взять-ка,
ведь в огороде бузина,
а в Киеве представьте, дядька.

И пусть годов пройдет хоть сто,
а я запомню, как намедни,
любил ее за все за то,
что у машины свиток медный.

И перед критиком дрожа,
поэт, измученный запоем,
садится смаху на ежа.
И всё такое

Предатели сбегая из страны спасаются от гнева правителей, но мстят они всегда народу.

Да стихи писать непросто
людям под два метра ростом.
Если каждый килограмм
без строфы не может прям.

Ну а если вешать в граммах —
то ваще получим драму.
Даже, сказка Колобок
выйдет тысяч в двадцать строк.

А ты казалась каменной,
И ветер между рамами
студил меня — не драма на —
Трагичность в темноте.

И из души израненной,
весь ликвор вытек ранее,
шипя в печальном пламени
на газовой плите.

Собравшись в гости, как всегда
с собою захватил
пузырик белой, а для дам
бутылочку чернил.

Пойми, приятель, ё-маё,
вино нам не с руки.
Чернила — женское питье,
а мы ведь мужики.

Прошу тебя лишь об одном,
пока с тобой я тут.
Не оскорбляй стакан вином —
его пусть бабы пьют.