Воробушек стремится на свободу.
Ветрам открыт, себя переборол.
На молоко подуешь ли, на воду.
А сердце обожжётся о глагол.
От искры заболит оно сильнее,
заноет, если рана глубока.
А может, воспарит, воспламенеет,
метнётся к воробьям под облака.
Тому оттаять, что заледенело.
Тому, что камень — просто рухнуть ниц.
Мне суждено упорно делать дело:
ломаю клетки, выпускаю птиц.
Ноябрь 2022
Февраль отжил своё.
Весна вовсю мерещится
в осатаневших напоследок холодах.
И кружат вороньём
слова твои зловещие,
что не любил меня ты никогда.
Если выбор и был, то прост.
Столько жара — сломался градусник:
это сзади последний мост
догорает светло и радостно.
Перья пламенем прикусил —
ничего, отрастут, летучие.
Даже если не станет сил —
духа хватит, во всяком случае.
Быть, не быть ли — дурной вопрос.
Встать из пепла, взмахнуть заплатами.
Если выбор и есть, он прост.
Птица-тройка опять крылатая.
Февраль 2023
Когда бычок на краешке доски
и белкой в колесе планета крутится —
сомнениям и лени вопреки,
слагаются из пальцев кулаки.
И мётлы получаются из прутиков.
От сора избавляется изба.
Находится в стогу игла кощеева.
Содрать себя с позорного столба —
работа кропотлива и груба,
но тоже означает очищение.
А после, отдышавшись тяжело,
отбившись от живучей этой нежити,
прошепчет время, что оно пришло —
разжать кулак и выпустить тепло,
в ладони запотевшее от нежности.
Декабрь 2022
Замело, завалило
снега кипенным илом.
Не добраться до смысла.
Ни себе ни другим.
Путь, как водится, выстлан
чем-то очень благим.
Налегло, забросало.
По глазам, по сусалам.
Ни кумира, ни храма
не видать, хоть убей.
Говорила же мама
одеваться теплей.
Занесло, завертело.
Гроб сугроба. И тело
сжато, втиснуто в панцирь.
Тьма — ни правды, ни лжи.
Продышать, докопаться,
не поддаться, дожи…
Декабрь 2022
Гляжу в глаза, как у меня почти —
на пол-лица, упрямые, зелёные.
По ним ещё попробуй-ка прочти,
зачем ему берёзки эти с клёнами
и пыль донецких солнечных степей,
где вдовьи спины травами сутулятся.
За здравие ставь свечи или пей,
а пуля — дура, что ни век на улице.
Со рта его попробуй-ка сотри
причастие магическими числами,
где троица — сквозь триста тридцать три,
сквозь три с нулями, до полу обвислыми.
Так щедро отдаёт он и легко
непрожитое — вечность заполошную —
не за берёзки, нет — за молоко,
у сына меж губами не обсохшее.
За то, чтоб улыбнулся внук-пострел
однажды под разросшимися клёнами.
А кто-то сверху с нежностью смотрел
глазами — вот такими же зелёными.
Февраль 2023
Как торопилась, как боялась опозданий-то.
А в голове всегда гудки и вечно занято.
Хоть соглашайся, хоть скандаль —
нули да крестик.
Зубами вырвала медаль
за бег на месте.
Тащила тщетно из болота вывод неводом.
Корыто вдребезги, ни зги — ну эка невидаль.
О стену лбом — и там, и здесь,
и вкось, и прямо.
Из лабиринта выход есть,
но, правда, в яму.
И поумней могла бы быть, и посноровистей.
На мыло автора печальной этой повести.
Но нет, ни строчки не сотру,
ни передряги.
«И пальцы просятся к перу,
перо к бумаге».
Январь 2023
Ледяная скованность февраля
обездвижит счастливое нами время.
Слишком долго ты мне, не стесняясь, врала.
Слишком долго тебе я старательно верил.
Раскололось, развеялось, разнеслось,
будто не было этого переплетенья.
Я любил тебя слишком и слишком всерьёз,
превратившись однажды в безликою тень.
В этом колко-замёрзшем пространстве теперь
обретаю в потерянности опору.
«Только ты ей, пожалуйста, больше не верь», —
мне моё одиночество вторит.
«Ответь, самец Чёрной Вдовы,
спешишь, а планы, каковы?» –
спросил, столкнувшись с Пауком,
в песке живущий Скорпион.
Сказал ему Паук в ответ:
«Спешу к соседке на обед».
Засомневался Скорпион:
«Да ты же с полненьким брюшком!»
А тот в ответ: «Я сыт. В гнезде
хозяйка сохнет по еде.
Её и секс я так люблю,
что даже пусть себя скормлю!»
И Скорпион, вздохнув, сказал:
«Да, секс – особый ритуал!»*
* * *
У этих тварей сексуальный
процесс опасный, уникальный
У человека секс порой
становится шальной игрой.
Небрежный, от шальных ночей
кормёжкой станешь для врачей.
*Сексуальный каннибализм и спаривание в танце — особенность полового поведения некоторых насекомых.
Разрывая ткань пространства,
я лечу к тебе навстречу.
Говорят, что время лечит, —
это мне смешно и странно.
Годы бездной между нами
развернулись неприступно.
Не было тебя как будто,
и мои воспоминанья —
это лишь игра событий,
перемешанных с забвеньем.
Мы – одной цепочки звенья.
Нам из прошлого не выйти.
Валится небо прямо на голову,
Вязнет в снегу душа.
Пальцами – прямо в доверчиво-голое.
Подлости полный ушат.
Стянется змейкой простое предательство,
что ж, видать – не судьба.
Но есть приятное обстоятельство:
я всё же любила тебя.
Изрядно битого Шакала
в лесу Гиена повстречала.
«Откуда, падальщик, плетёшься?»
Иди к ручью и ты наткнёшься
на место, где сейчас Тигрица,
забив Козла, мясцом живится».
— в ответ бедняга простонал.
«Уж верно, ты себе, Шакал,
мясца покушать оторвал?»
«Уж больно жертва маловата,
уже с душком и постновата.
Я это мясо не желаю.
Тебе ж, подруга, поясняю,
мне жаль, – он нехотя признался, –
об этом поздно догадался».
«Понятно кем, за что ты бит! –
ему Гиена говорит.–
А я пойду к Тигрице в гости,
чтобы погрызть хотя бы кости».
* * *
Неглупый быстро понимает,
когда силищей убеждают,
что с главным можно не расстаться,
успев уйти, ретироваться.
В пример, спросите у солдата,
когда бросается граната,
кто разве церемонится,
от взрыва не укроется?
Ах, да кони вы мои горячие,
Ой, да шёлковый платок!
Коль меня увидишь – то незрячим
сразу станешь, сокол-соколок.
От красы моей себя ты потеряешь,
опьянеешь, в страсти погоришь,
залюблю тебя до самой смерти рьяной!
Ой, рома, меня не покоришь.
Най-най-на-на-на-най,
Най-най-на-на-на-най, на-на-на-най,
Най-най-на-на-на-най,
Най-най-на-на-на-най, на-на-на-най!
Солнца дозу – внутривенно,
снегом закуси.
Пусть февраль куражится,
ему
скоро умирать.
Ширится весны ганрена.
Как не голоси,
новой жизни саженцам,
клянусь,
на него насрать.
Тамбовскую картошечку почисть, помой, порежь,
пожарь, добавь немножечко укропчика и съешь.
За трапезой душевной,
как мне, всем бульбашам
сей «яблок» каждодневно
для радости губам.
Петровская державная сея ядрёна вошь,
как я, на вид шершавая. Не нравлюсь, нехорош?
Обидели – картошкой
назвали. Сгоряча
сказал: дождётся точно
та харя кирпича!