Привычек много. Парадокс:
частенько людям гадость –
ну, например, отравы вдох,
а доставляет радость.

Когда толковый разговор –
рекою льются речи.
Коль в диалоге ложь и вздор,
подобием отвечу.

Бурду спиртяжную не пью,
предпочитая водку,
под тост «За здравие!» налью
одну, другую стопку.

Не закажу салат мясной,
когда в меню увижу,
заказ мой к мясу – овощной.
Смак – пальчики оближешь.

Почистить зубы дважды в день,
уборочной заняться –
привычка чёткая. Не лень
и даже пробежаться.

Противны пресный поцелуй,
дешёвый чай и кофе,
оковы – мама не горюй,
и синяки на коже.

С коварством зло таится, есть –
пришлось соприкасаться.
Рискуя всем, за жизнь и честь
я буду в кровь сражаться.

Прочту молитву «Отче наш».
Уверен: Он поможет.
Блюсти традиции – не блажь.
Семья всего дороже.

Как Бог непредсказуема
любовь, что возвышает.
Не достаёт, порой ума
тем, кто в неё играет.

Есть у меня надёжный друг.
Мне преданность собачья
ценна не тем, что вкусность с рук
ест с нежностью кошачьей.

Создать чего-нибудь стремлюсь,
и пусть усилья бренны,
я этой цели отдаюсь,
и мне жалко время.

Надеюсь, что для долгих лет,
не избежав ненастья,
привычкой, сделанный скелет
поможет мне для счастья.

Вонзила с ним Квант дерзости
В гетеродин Для ревности.
В душе вулкан И камнепад,
Фонит туман. Льет слёзопад
В болото лжи, Где тлении вонь.
В лицо бежит Из уст огонь.
В нём жар: «Убью! Ты сволочь, тварь!
Тебя люблю!» В стекло – удар
«Д З И Н Ь — Б А М — Б А М!»

В наше время редкая гусеница не боится стать гусеницей от танка.

Сороконожка спешила на работу и сломала ногу. Звонит начальнику предупредить. «Какую именно, — интересуется начальник». …У нас очень конкретные начальники.

Как Маленький Принц начинал свой день с чистки планеты, так и Гусеница начинала свой день с готовки еды. Потом продолжала.

Гусеница ждала своего часа. Никто ещё не ждал гусеницу час.

Сороконожка сделала сорок отжиманий, но талия её всё-равно была как у Гусеницы.

Гусята совсем не родственники Гусенице, а сорокоуст — Сороконожке.

Между осенью
и зимой —
тишина. Летаргия чувств.
Тает снег,
не успев даже толком пожить.
Отмокает душа в алкоголе,
тело сбросив.
Ты не мой.
Я покорно в пропасть лечу,
где нас нет, —
«если хочешь, на палец вяжи,
я нисколько не чувствую боли».

Вот птицы в небе с песней тают,
и как-то сердцу веселей.
Но гложет, гложет мысль простая:
зачем коровы не летают
для удобрения полей?

Чёрно-белый мир.
Умирает день на подоконнике.
Боль моя, прошу — уймись.
Вздрогнет занавеска тоненько
от шагов твоих неслышно-осторожных.
Ты пришёл
…и приложил мне к сердцу подорожник.

.
Привет! Здесь не курорт. И на лужайке
не полежишь, зевая и скучая.
Тот мир, в который я попал, ужасен,
в нём, не моргнув, убьют за пачку чая.
Разнообразье жизни и глубины
его, весьма меня ошеломили.
Совсем другими всплыли исполины
жестокости, свободы и насилья.
Без смысла, как поэзия, жестокость.
Обыденность насилия, как сырость.
Один — стремглав скользит порочно в пропасть
там, где другой — взлетает, вдруг, над миром.
Здесь потихоньку дух встаёт над телом,
и в драках в полный рост идут заточки.
Едят собак. И я дружу здесь с челом,
жену и сына засолившим в бочке.
Здесь человек в животном состояньи.
Тела, как книги на барачных полках.
А в ценностях — не красота и знанья,
а шмаль, тепло, еда, чефир, наколки.
Но жизнь и здесь. Пропорции всё те же
добра и зла, веселья и печали.
Лишь пересмотр кредо неизбежен,
и горизонт завален мелочами.
Здесь по-другому ценятся мгновенья,
и происходят новые открытья:
письмо из дома – это потрясенье,
шмель залетел в барак – сеанс, событье…
Иная кровь, вдруг, понеслась по венам,
мышленье изменяя кардинально:
обыденное — стало драгоценным,
а то, что ценно, — стало нереальным.
.
© Copyright: Олег Чабан

.
/»Все мы — «подростки 21 века»…/
.
Мы завидуем детям, у которых есть личный водитель,
частный дом на лужайке, бассейн и красивые шмотки.
Мы – рабы интернета, кока-колы, и никотина.
Восхищаемся жизнью, и идем затовариться водкой.
Мы смеёмся над смертью, и скупаем таблетки в аптеке.
Очень слабые в душах, но такие крутые снаружи.
Напиваемся на день рожденья, и блюём в туалете,
пьём отвёртки, пивасик, коктейли, энергетики глушим.
Мы в пятнадцать — о сексе можем с лекцией ездить по миру,
мы индастриал любим, а когда мы одни — хим и бритни.
Одиночество любим, и вцепляемся крепко в мобилу.
Нас не ставят в пример, и, конечно же, все ненавидят.
Верим в дружбу навеки, и усиленно строим заслоны.
И часами торчим, даже не мастурбируя, в душе.
Мы боимся открыться, часто лезем в карманы за словом,
мы не верим в любовь, и ночами рыдаем в подушку.
Независимость жаждем, и от этого сильно зависим,
слёзы льём на берёзки, и с надеждою смотрим на запад.
Ненавидим правительство, празднуя дату России.
Жить пытаясь сегодня, каждый раз строим планы на завтра.
Любим умные фразы, и в себе разобраться не можем.
Чтоб шокировать всех, мы готовы два пальца в розетку.
Хотим пластику сделать, но всегда, как обычно, отложим.
Людям не доверяем, и плачем им вечно в жилетку.
Мы мальчишки, влюбленные в мальчиков с тонкими ножками,
мы девчонки, влюбленные в анорексичных мальчишек.
Наши силы фальшивы, набитые верами ложными,
мы летаем во сне, и хотим, чтобы мир нас услышал.
Мы плюём на одежду, и одеться пытаемся модно.
Мы глупы и наивны, рассуждая о вечности просто.
И за то, что красиво-дождливо, мы все любим Лондон.
Боль, ранимость и хрупкость — двадцать первого века подростки.
.
02.05.2012
.
© Copyright: Олег Чабан

Неуютность больного неба
в птичьей сломанности крыла.
С каждым шагом сложнее ребус
тишины. Недосказанность фраз

прорастает вопросом хлёстким
в закольцованности обид.
И сужается перекрёсток,
на котором сейчас стоим.

© Мила Сердная

Под звёздами росла девчонка,
искала правду в небесах
и ниточкой незримо-тонкой
вплетаясь в мой угрюмый сад
ловила в сеточки столетья
остывших мыслей лёгкий дым.
И вспомнил я, попавший в сети,
что тоже был как бог бессмертен
и был когда-то молодым.

Щемящий запах листьев уходящих,
как нашатырь, вонзается под дых.
Ну что же, брат, жить надо настоящим.
Ведь мы уже давно не в молодых,

У них весна. У них иная вера.
Горят вдали иные рубежи.
Мол, только миг — и вот уж к счастью двери
им распахнёт стремительная жизнь

Им невдомёк., что мир цикличен все же,
Что свет опять сменяет ночи тьма.
а за весной, пусть раньше или позже,
но вновь грядёт суровая зима.

И всё гордимся перед молодыми,
сквозь темень убывающего дня,
что научились видеть прелесть в зимах,
на оттепель надежды не храня.

«…Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга́, ой, вьюга́!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!
Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся…
Эй, дружок, не завирайся…»
Не сумеешь, не пытайся
Быть на классика похожим
С ритмом, в общем-то, несложным.
Хватит ли тринадцать глав
Содержанья с формой сплав
Разместить, и чтоб неплохо
Вышло зеркало эпохи?
Скоро будет рождество –
В душах празднично, светло.
В Церкви нашей, как и встарь,
Юлианский календарь.
Почему? Уж точно знает
Тот, кто веру предлагает.
«Чтоб наследие сберечь,
Воле предков не перечь, –
Скажет он. – Душой желая,
Веру в Бога принимая,
Люди к мудрости идут,
От того и блага ждут».
Цвет мечты, надежды главной
Есть во мне. Я, православный,
Над гордыней возносясь,
По традиции молясь,
Попрошу для жизни силы,
Чтоб покрасить светом синим
Эгоизма желтизну –
Зелень выйдет. Даст всему
Силы этот светоцвет.
Супержизненный завет
Унаследован для храма –
«Щит Давида», гексаграмма,
Так же, как и синий цвет,
Для ума из прежних лет.
Первый месяц у зимы
Будет третьим до весны.
Март придёт. Его капели
Будут петь для слуха трели,
Чтоб смятение пришло.
Снег и вешнее тепло
Напитают землю влагой.
Будет день – как лист бумаги…
Историческим пером
Что напишет жизнь на нём?
На ветру душа-синичка
Встрепенется вдруг трагично
И от страха задрожит?
Горе вороном кружит?
В праздник Пасхи только силы
Видеть свежие могилы?
Что готовит брату брат?
Ощутимы сходни в ад?
Слёзы, слёзы – пух у вербы?
Я надеюсь, не ущербна
Человеческая суть,
Чтоб пройти достойно путь
Через боль, разрыв – зазимок
С вихрем колющихся льдинок…
Для прогресса мало прока
От щедрот греха, порока –
Утверждают мудрецы.
Мы – истории творцы
Для страны, прищурив веки,
На пути расставим вехи.
Прочь старьё и прочь обман!
И не всё – в карман, в карман!
Несомненно, в нашей власти –
Выбирать дорогу к счастью…

Здесь жёлтые листья, натужно шурша,
Закрутит ветер, как винт.
Здесь роза ветров — словно лист камыша
Вдоль вектора вмордувинд.

И ни к чему предложенье из слов
Писать в четыре строки.
Промолвишь одно лишь словечко «Беглов» —
И в обмороке Стивен Кинг.

А мрачная хмарь сочится в окно,
О непонятном скорбя.
Вроде бы полдень, но дома темно —
Не отыскать и себя.

Черные мысли в нахалку гнетут,
Всласть разгулявшись во мне.
Или приходит Свету капут,
Или — начало Тьме.

Только назавтра тучи уйдут.
А ветер им вслед — догонять.
Солнце омоет окно и тут
Птицы опять зазвенят.

Неба нигде не найти голубей.
И воскресенье к тому ж
Впору чирикать как воробей,
Прыгая межу луж.

В каждой из них, чтоб забылась грусть,
Солнце фонарик зажгло,
А под ногами осенний хруст
Дарит душе тепло.

Вновь разобрался с унылой хандрой,
Весел и бодр и здоров
Мой сумасшедший, любимый, родной
Сказочный Град Петров.

Бродский, изгнанный поэт,
Лучший. Нужен ли совет
Слог зануды почитать,
Чтоб чуть-чуть мудрее стать.
«Шествие», в пример, поэма
Актуальна, современна.
В ней знакомый персонаж –
Мышкин князь – любимчик наш.
Присмотритесь, вон идёт,
Ковыляя, идиот.
На кресты церквей кивает,
С ним попутчик – рассуждает:
«Воскресением Кровавым
Кровь текла по ранам рваным,
Свист нагаек, лязг затворов,
Злые тени у заборов,
Под копытами иконы,
Крик, рыдания и стоны,
Пляс жандармского хлыста
Над распятием Христа.
Так в России-матушке
При Николке-батюшке
Прочь от церкви отошла
Православная душа».
Князь мольбу изображает
И мирянам предрекает:
«Воля нашего Христа –
Жить с любовью без хлыста.
Панацея от напастей –
В Православной царской власти.
Ты прости нас, батюшка!
Ты прости нас, матушка,
И возьми мои гроши
Во спасение души!
От молитвы бородатой
Даст на Храм деньжат богатый,
Неуч будет сыт, болящий,
Грешник, сирый и скорбящий
Обретут приют. Простить
надо всех и всё забыть.
Завещал иконам лик
Господа Помазанник.
Ты нужна нам, матушка!
Помоги нам, батюшка!»
«Господи, спаси и сохрани,
Вразуми, в делах укрепи, –
Ежась, крестится попутчик. –
Вряд ли жить мы будем лучше.
Стало мало у природы
Доброглазнейшей породы.
Добрые глаза как сапфиры,
Яхонты и бирюза,
И лазурь, когда слеза
В них. Хрусталя водицы
На людских ресницах
Нет. Ведь время, как водица,
Из источника струится –
Утекли уж те мгновенья,
Оставляя сожаленье.
Сверлят жадные глазёнки
Аж до коликов в печёнке.
Пустота – не зря же мне
Хочется порой во сне
Быть крылатой птицей
И лететь, лететь, стремиться
К счастью, где в людских глазах
Только радость, а не страх,
Нет сверла, и на ресницах
Лишь блаженная водица».
Поперхнулся бедный князь,
Отбежал, и наклоняясь
Над панелью, идиот
Замирает – кашель. Ждёт –
Пусть процессия пройдет…