С 2021 годом! Здоровья, тепла, радости, доброго света в конце туннеля. С поклоном, Vlar.

Город отходит ко сну,
выгнав людей с шумных улиц,
сумраком нежно куснув
шею фонтана.
Сутулясь,
ожила цепь фонарей.
Осень размокшей метлою
гонит к уюту дверей
кошку. А вдруг я открою!

С днём варенья, Мила!
Добра, любви и вдохновения!!!

Гомон птиц веселится огласками.
Дождь прошёл.
Воздух терпкий и сладкий.
Мухоморы на детских площадках
засверкали облезшими красками.
Сквер. Безлюдье. Кот нюхает плитки,
в луже ветра узорная змейка.
Тянет пряжу луч солнца за нитку,
вяжет свитер и шепчет: «Примерь-ка».

В чай мой стекает лучей рыбий жир.
Пью по привычке. Привычно дышу
и по привычке, пока ещё жив,
мысли в потухшем костре ворошу.
Только вопросами мысли больны.
В дебри сгоревших планет забрели.
Что на обратной личине луны,
что на обратной личине любви?
Может там кратер разлук и обид,
или слова извинений звучат.
Может младенец кричит и сопит
тот, что с тобою ещё не зачат.

Грустно вертушка
винилом винила…
Ты уходила.
Колкость за ушком
заколка хранила.
Слов не хватило.
Солнце в оконце,
играясь, кипело.
Кошке зевалось…
Песенка спета.
Игла зашипела.
Поиздевалась.
Лишь половица,
читая по лицам,
горестно скрипнула.
Ты уходила.
Взгляд уронила, —
облачко выпало.
Немузыкально,
пошло, безбожно,
нервно захлопнулись
дверцы зеркального.
Шляпка-корона
медленно шлепнулась
об пол. Поля её —
мягкие лапы —
скомкались, сникли…
Опыт утраты
смахнули ресницы,
с челкою слиплись.
Грустно сказала:
«С тобой невозможно!»
И… обернулась.
Кошка в окошке
и солнце в лукошке
перемигнулись.

Картина Giovanni Boldini

Выставляю стихи на помост.
Пусть спецы и визжат, и хулят,
пусть за горло хватают взахлёст.
Мой восторг, жизнь моя, мой уклад
там, где ночь распахнула халат,
показав наготу юных звёзд.

Я скажу вам сейчас кое-что, что имеет большое значение.
Я узнала об этом совершенно случайно:
у счастья, оказывается, есть форма —
оно овальное, бесспорно.
Теперь я это точно знаю, —
мы сегодня с двухлетней дочкой вместе лепили печенье.

© Мила Сердная

В никуда я уезжаю,
словно с маху бью скрижали
нами выбитых заветов,
нами созданных понятий.
Ночь приходит в чёрном платье,
в колком шарфике из ветра,
приглашая дождь в дорогу.
Переполнен я тревогой
с поклоненьем урожаю
мыслей горьких о разлуке…
На подлодке вскрыты люки.
Не тону я, уезжаю.

Ни ночь, а коридор кривых зеркал!
Я в них лицо своё не обнаружил.
Оно – немытый выпитый бокал
глядело на меня из мутной лужи
под фонарём, что крякал и мигал.

Пусть сердце дуэлитца,
не прекращая биться,
даст силы до ста лет.
Владимир, друг поэт,
будь счастлив, не хворай,
люби, твори-дерзай!

Где облаков беспечность
восход пьёт сок томатный.
Вбиваю в мысли мантру,
что после смерти – вечность.
С зарёю запотелой
я таю в гаме птичьем.
Отрыв судьбы от тела
не так уж единичен.
Я разберу запруду,
себя в пространство вылью.
И не нужны мне будут
ни голова, ни крылья.

Это не утро, скорее, утраченный сон,
где, зарастая, растают заветные тропы.
Это как будто Создатель расточным резцом
пульс разгоняет, срезая развенчанный опыт.

Это не тромбы, в которые грубо, спеша,
прёт сокровенное кровное вспять спозаранку.
Это не трубки, — труба, сквозь которую
рвётся на убыль душа,
рифмами вскользь заживляя бесхозные ранки.

Это не дымка тумана над каждым холмом,
где мне карабкаться вечно греша, оступаясь.
Это — единственно данный обманный, но мой
дар облачения в облако строчек и пауз.

Это не утро, — исход, словно выход вовне.
Кажется, скажется то, что давило свинцово.
Кажется, тронусь, и что-то взорвётся во мне.
Может быть, тромбы, а может, последнее Слово.

Художник — Рене Магритт. Вероломство образов

Коснёшься – всплеск разряда,
посмотришь – опьянею.
Мой интерес туземца –
понять: как песней ветра,
и как резцами света,
каким мажорным ладом
ты создана камеей
на камне хрупком сердца?!

Тень старого замка вечернее зарево застит.
По лунной дорожке крадётся златое зверьё.
Но ночь не обманешь. Хитра, ненасытна, глазаста,
она непременно кого-то из нас заберёт.

Вороны-хароны боятся закат проворонить.
Спустились, столпились, испили амбре* стеклоты.
Лупатыми крючьями целят. Держу оборону.
Вяжу берега оберегов у рек золотых.

Бездарные птицы! Кому уготована вечность,
не станет верстать поминально-смиренную речь.
Пусть вид ваш ужасен и дар предсказанья зловещ, но
мне самое главное — этих зверей уберечь.

Пускай приютит, приласкает умеющий слушать
моих златооких котов, золотых росомах…
Не смейте харонить мою недозрелую душу.
Она заживёт. Доживёт. Доберётся сама.

*Амбре́ — c древнеримского янтарь.