Мыс «Аве Мария»
Я думал, что, увядая, розы скукоживаются или осыпают землю усталыми лепестками. Но в ногах у некоторых кустов валялись целые головки, словно осень невпопад взмахнула саблей.
Конец октября. Комплекс с квартирами, купленными для отдыха, готовится к зимней спячке. Часть семей проживает здесь целый год. Их окна грустно и уныло освещают стоящие на балконах цветы и пустые столики. Скоро колючие морские ветры сметут это пиршество, а обложные дожди смоют последние крохи тепла. Возникало ощущение, что у каждого такого очага на карнизе пригрелось одиночество. И однажды капля его свалилась мне за шею, и тогда я впервые ощутил ужас и пустоту.
Подходил конец моего затворничества. Приехав в разгар кипения цветов, шума и смеха, сейчас я наслаждался тишиной и падающими листьями. И вот вдруг накатило. Тоска со вкусом безнадёжности.
Каждое утро, гуляя по ухоженной аллее вдоль моря, я замечал на каменном выступе рыбака, по виду – лет за шестьдесят. В шляпе, тепло одетый, он порою выдёргивал одну из закинутых удочек и доставал мутные водоросли. И примерно в одно и то же время к нему, осторожно ступая по камням с термосом в руках, приближалась моложавая женщина. Они усаживались колени к коленям, и появлялись не картонные стаканчики, а голубые чашечки. Я невольно согревался у их огонька, и в ушах звучал Шуберт. Так и назвал это место: «Мыс Аве Мария».
Магазины поблизости уже закрылись, и приходилось раз в три дня отправляться в город за продуктами. Дорога проходила вдоль леса, и сосны, выдыхая аромат хвои, подбрасывали под ноги шишки и иголки. Час пути пролетал незаметно.
Однажды, возвращаясь, я увидел впереди эту пару. Он, высокого роста, шёл не спеша, аккуратно и основательно переставляя ноги. Из переполненного рюкзака выглядывал батон. Она, как легкокрылый цветок, порхала вокруг него, забегая то слева, то справа.
«Ей бы пуанты!» – подумалось мне.
Расстояние между нами сокращалось. Обогнать молча казалось не очень удобным.
– Добрый день, соседи!
– Добрый-добрый, – прозвучал милый женский голос. – А мы вас видели: гуляете с блокнотом. Вы, наверно, писатель?
– Поэт, – улыбнулся я.
– Меня зовут Галя, а это – мой Виктор, – она нежно погладила ладонью руку своего спутника. Спутник молчал.
Под весёлый монолог Галины потихоньку добрались до наших апартаментов.
Попрощались тепло.
Вечером, совершая всегдашний променад, я увидел Виктора, колдующего над рыбацкими снастями.
Перебираясь с валуна на валун, приблизился к нему. В пакете с водой били хвостами несколько приличных рыбёшек.
– Здравствуйте! Не помешаю вам? Можно присесть? – я умостился чуть в стороне и стал наблюдать за поплавками.
– Знатный у вас улов! А что вы с ним делаете? – мне стало неловко от такого глупого вопроса.
– Как что? Жарим, сушим, варим. Да и не всегда такое везение. Море сегодня спокойное, гостеприимное. Заходите, угощу таранькой. По особому рецепту.
Невдалеке протарахтела рыбацкая лодка. Волны проснулись, и брызги приправили солью мои губы.
– Виктор, вам повезло с супругой, – решил сделать я комплимент. – Такая жизнерадостная, светлая. И счастливая!
Насупленное лицо Виктора прояснилось, морщинки разгладились, а уголки губ скакнули вверх.
– Вы о Гале? Так мы и не женаты вовсе, но вместе уже пять лет. И я благодарен небесам за эти годы. Не думайте, что у неё слишком смешливый характер. Она здравомыслящий, серьёзный человек. Просто скрывает страх. Страх за то, что меня может не стать.
Он подёргал леску и вытащил очередную корягу. Освобождал крючок неторопливо, скрупулёзно изучая новую наживку. Повисла пауза. Я устроился удобнее, очень надеясь, что он продолжит рассказ.
– Мы с законной женой давно жили врозь, ничего не делили и не мешали друг другу. Сын перебрался за границу. Дача стала для меня домом. Тишина, работа, электричка, ужин на скорую руку, телевизор. Казалось: живи – не тужи. Только порой – хватало сердце. И один раз прямо в цехе, а я работал мастером, мне стало совсем плохо.
Очнулся в больнице. Полумрак. На окне колышется занавеска. Из дальнего угла слышатся стоны. Промелькнуло: «Вот и конец!», и охватила апатия. Уставился в потолок, и не хотелось ни думать, ни даже жалеть себя. Да и не нужен я никому. Жене и сыну только морока. Огонь в голове разгорался всё больше и больше, а грудь погружалась в кипяток. И вдруг в наползающих сумерках я, твёрдый атеист, увидел женщину, от которой исходило сияние. Она включила свет, закрыла форточку и склонилась над соседней койкой. Там лежал пожилой человек, её отец, как оказалось позже. Ласково приговаривая, она начала обтирать салфетками его тело. Голос завораживал, сострадал. Потом, заметив мой взгляд и пустующую тумбочку, налила в стакан сок и протянула мне.
И тут я увидел её глаза! Галины глаза. И боль, озверелая электросварка, понемногу утихла.
Теперь я считал минуты. Ждал вечера. Ведь в моей жизни появился смысл.
Через неделю её отец громко вздохнул и угас. И Галя стала приходить ко мне. Я пил душистый чай и привыкал к позабытому вкусу домашней еды.
Выкарабкался. Даже продолжил работать, а дождь, снег, листопад запахли по-иному. Когда любишь, кровь меняет свой цвет.
– А вот и она!
По берегу неунывающим облачком приближалась Галина. Мне почудилось, что от неё исходило сияние. Наверно, почудилось.
В следующую осень мне вновь удалось посетить эти места. У мыса «Аве Мария» заметил одинокую женскую фигуру. Волнуясь и замирая от недоброго предчувствия, подошел ближе. Повернувшись к закату, словно пытаясь кого-то там рассмотреть, сидела Галина. Рядом мирно стояли все те же голубые чашечки.
