Что-то горло совсем уж сухое,
голова гудит как чугунок.
аритмией в груди ретивое
отзывается на каждый вздох.

И лежу я как перед закланьем,
и чертей догоняю в бреду —
это снова явился за данью
бог наш русский, проклятый Бадун.

Не знаю уж — вы мне поверите ль,
но я, представьте, излагал
страданья молодого вертела,
положенного на мангал.

Я буду возглашать и далее:
еще и вечер не минёт —
всех предвкушающих раздавит
обжорства непосильный гнет.

И вам, обвешанные стразами,
слепого мира мишура,
не отойти от унитазов —
клянусь — до самого утра

Свои стихи, как исповедь пишу,
и все упреки пропускаю мимо
за то, что я тобою лишь дышу,
моя родная сигарета «Прима».

Братва мне говорит: «какой позор».
И, в общем, осуждает вся бригада
за то что я курю не «Беломор».
Но мне и осужденье не преграда..

Готов часами петь как соловей,
ведь страсть моя к тебе необозрима.
Словам не передать любви моей.
Так сладок дым Отечества от «Примы».

Объяснялся недавно в любви
тет на тет со своею ля ви.

— Отчего такова ты? Ответь.
Так недолго ведь и умереть.

Но ля ви прошептала «живи»
Вот и весь разговор. Се ля ви

Мной природа недовольна,
здесь секрет весьма простой.
Стопку я забыл сегодня,
отправляясь в лес густой.

Ничего, моя родная,
ты без стопки мне мила.
Выпью в честь родного края
на природе из горла.

Ничто из вечного не прослужит долго если им все будут пользоваться.

Слушать дураков не так противно как им подчиняться.

Когда забыт тобою. вижу сны
про фонари над томной мостовою.
На фонари немножечко повою.
но так чтобы себя не разбудить

Ведь фонари. они эскиз луны
в театре наших взаимообразий
Так что. не затруднясь вопросом «разве?»,
их помню. а тебя могу забыть

Взволновал меня немало
вариабельный финал.
Коль меня б ты не узнала —
как бы я тебя узнал?

Не хочу подобных стансов,
потому и на века
я тебя прошу: останься,
чтоб все знать наверняка

Палата за номером шесть.
Но койка безномерная.
Кто же такой я есть?
Я так и не узнаю.

Я ведь почти здоров.
Шлю главврачу приветы.
Но как же без номеров?
Нет, непорядок это.

И без того в судьбе
рытвины да ухабы.
Литерную шесть бе
дайте кровать, хотя бы.

Пришла зима,
покою вдруг нема.
Порой бывает даже очень жарко.
Сердца, печенки, наши два ума
соутепляет ЖЭКа кочегарка.

Любовь то зла,
Когда постель тепла.
А за окном мороз лютует зверский.
И я б ушел, и ты б опять ушла
Куда? .В мороз?
И вот сидим без версий.

Грядет тюрьма,
весна или сума:
неважно что,.но все ж без лютой стужи.
И ты поймешь. наверное, сама,
что я тебе теперь совсем не нужен.

Я видел. как ты шла вчера за хлебом.
Меня ты мимо в булочную шла.
И я застыл как Аполлон под небом —
возилась в сердце пряная игла.

Ведь ты за хлебом шла, меня не зная.
Не зная обо мне открыла дверь.
И вот теперь душа моя больная
к тебе зовет в небесной синеве.

А ты все так же хлеб свой покупаешь.
И в булочную ходишь каждый день.
Но обо мне ты так и не узнаешь,
в любви своей мне признаваться лень

Не защитят иконы на стене,
хоть ежечасно каждый день моли их.
Когда ты приближаешься ко мне,
я сразу слышу экстрасистолию.

Рокочет сердце как попкорна склад
и хочет убежать из тех палат,
где, вся сияя,ты в одежде белой
0,5 аминазина в шприц залила
и прячешь за спиною аппарат,

чтобы рукой упрямой и умелой,
поймав меня забывшимся во сне,
отправить прямо в психотропный ад.

Ах и с нею
вновь ахинея.
Охренею.
от Гименея.
От бездельника, бракодела.
Что наделал — не переделать
Узы брака-
абра да кабра.
Нет на наш с ней брак ОТК, брат.

Коты ревели дурноматом
поперепутав календарь.
Но в старом теле каждый атом
мне ныл: пока еще январь