Кого там в ночь нелегкая нарыла?
Лицо в пушке. Окошко вдалеке.
Да не окошко, зеркало. Там рыло.
И все оно в пуху, а не в пушке.

Лишь ветер одиноко ноет дверью.
Фонарь за шторкой…Тополь у крыльца.
Наперник пуст. Сквозняк гоняет перья,
А пух- на рыле моего лица.

Далеко идти на закат,
Тяжело шагать на восток,
А на север тропинки нет,
А на юге море без дна.
Сто путей вокруг – говорят,
Говорят – кругом сто дорог.
Для меня же на сотню лет
Не проложена ни одна.

Есть ли смысл шагать наобум,
Коль не видишь – куда идешь.
Ведь вокруг неуемный мрак,
Хлябь болот, половодье рек.
Справа в роще зловещий шум
Слева в дюнах кислотный дождь.
Так куда же ты прешь, чудак,
Человечишко — человек.

Да и стоит ли? Да к чему?
Да и нужно ли? И зачем?
Замереть бы на сотню лет,
Притаиться на сотню верст.
Чтоб не впутаться в кутерьму
Межпланетных пустых затей,
Чтоб не вляпать свой грязный след
В лихолетье хрустальных звезд.

Ах, хорошо. На столе первачок.
Рядом в навалку дары огорода:
Пара томатов, редиска, лучок.
Душу баюкает нежно природа

Кто-то ведь скажет: противная муть
Твой первачок. Он совсем не хенЕсси.
только какая ж глубинная суть
В этой белесой, чарующей взвеси.

Вот огонек взлетает над горой,
а через миг чёрт знает где погаснет.
Сегодня на дворе сверхзвуковой —
куда ему за Боингом, Пегасу.

И в тщетности грядущее поймать
Голодный и измученный пиита
Клянет вовсю его, Пегаса, мать,
И всякое отдельное копыто.

Ну что ж, Пегас возможно не про нас.
И скорость нам нужна необоримо.
Но только конь взлетает на Парас,
А самолеты мимо все,
Да мимо.

В какой-то стране, далеко от Европы,
в сторонке от наших проторенных трасс,
живут, понимаешь, одни эфиопы.
А кто не из них — значит тот папуас.

И, в общем, живут, понимаешь, нехило,
попробуй с вождями о том побазарь.
Да только они больше на суахили,
а я позабыл суахильский словарь.

Три девицы под окном
как-то поздно вечерком
за компьютером сидели,
в мониторы все глядели.

— Коль была бы президентом —
завела б себе студента, —
говорит из одна из них, —
чать, студент всегда голодный,
и от жен, поди, свободный.
Чем на вечер не жених?

Тут студентов всех ругая
в разговор вошла другая.
Говорит, — да это бред
Сопроматом он изношен,
теормехом перекошен,
а в постели толку нет.

Коль была бы президентом,
я бы в качестве презента
завела б богатыря.
На руках бы днем носил он,
а потом всю ночь насилил,
докуль не взойдет заря.

— ни фига себе презенты.
Ведь они все импотенты
от стероидов своих.
Это третья в дело встряла
и в сомнение вогнала
тут подруг она двоих.

— не желаю депутата
и купца в своих палатах,
да хоть прынца самого.
Мне уж подавай солдата:
у него в штанах богато,
знает — дамы для чего.

Любит он, как вольный ветер,
ну а утром, на рассвете
чтоб совсем не надоесть,
он свои наденет плавки,
посидит чуток на лавке
и отдаст подруге честь.

Ну а я страдать не буду.
Я его не позабуду,
но в солдатах зная толк
вмиг указ я обеспечу,
чтоб создали мне на вечер
президентский целый полк.

В кармане всего три монеты.
В желудке вчерашний обед.
И что еще нужно поэту,
чтоб знать, что он вправду поэт.

Уже на ширинке заплаты,
и в долг не дают ни…фига,
Пускай не дожить до зарплаты,
свернулась планида моя.

И не на что больше влюбиться,
и как дальше жить — невдомек.
Но только поэту — убийство
набитый тугой кошелек.

Я больше не хочу сидеть, мне задницу сковала медь. И жизнь неведомо пуста, коль скоро сядешь ты, устав.

Я больше не хочу стонать о том, что лучше бы не знать, о том, что лучше б не уметь. Я больше не хочу сидеть.

Бухтеть, что в общем мир растлен, что тот несчастлив, кто влюблен. И никотином изводить мозгов трепещущую нить.

Я не смогу увидеть миг, когда в смятенье этот мир раскатится шальной игрой, и скажут мне: «ты был пророк».

И капля щелкнет как назло в полуистлевшее чело и чей-то голос возгласит: «О чем печалишься, коль сыт».

«Мужчина без усов —
что женщина с усами», -.
так классик говорил,
и прав, признаться он.
Да вы, миледи, знаете и сами —
как голоусый ухажер смешон.

Но доломан мне что-то шибко давит,
когда вас в упор я посмотрю.
И плавки тоже — не они прославят.
Но что под ними — уж не говорю.

Усы ж мои свободны, словно чайка
отправилась в стремительный полет.
Вот я перед тобой. Целуй, хозяйка!
А впрочем, можно и наоборот.

Я готов танцевать,
мне на все наплевать,
Только ты осторожнее будь
Ведь грозит нам как мрак
этот призрачный брак —
и другая семейная жуть.

И шальная тоска
пролетит у виска
сковородкой в кухонный проем.
Я конечно не трус,
но зачем этот груз.
Нам не быть, дорогая, вдвоем.

Ты — осколок борьбы.
Повороты судьбы
подкузьмили мне солнечным днем
В мире страстных речей
я останусь ничей.
И не будем играть мы с огнем

Я ладони твои ловлю,
И немного глупо молчу.
Ты вчера сказала: «Люблю»,
А сегодня скажешь: «Шучу».

Слабый отблеск тихой зари,
Догорая, меркнет звезда.
Ты вчера сказала: «Бери»,
А сегодня скажешь: «Отдай».

Как же мне сейчас устоять
Перед тем, что произошло?
Ты вчера сказала: «Твоя»,
А сегодня скажешь: «Назло».

И накрылся последний плот
На пороге в единый мах.
Ты вчера сказала: «Тепло».
А сегодня – вовсю зима.

Милый добрый старый леший
цельну ночь в дупле сидел.
Потому — боялся к лету
оказаться не у дел.

А еще он ждал туристов —
нервы им пощекотать.
А затем разбойным свистом
их по лесу разогнать.

Оттого — такая доля,
что, конечно, леший он,
коль не выучился троллем,
и в хоккей не чемпион.

Но зато с солидным стажем.
и еще не им одним.
И его куда-то даже
приглашали водяным.

Отказался старый леший,
побоялся он воды.
и теперь в дремучем лесе
кажну ночь в дупле сидит.

Прошедших минут
Безнадежная прелесть,
Все то, что когда-то
Хоть раз отболелось,
Все то,
Что откинул, оставил, отбросил…
Под снегом лежит
Запоздалая осень

Мне б рассказать печаль ночей,
Тревоги дней,
Заботы лет.
По звездам таинство прочесть,
И встретить снег,
И вспомнить свет.

Мне б подобрать прощальный звук,
Мне б описать певучий жест:
И трепетность забытых рук,
И злобный норд,
И нежный вест.

Дома, поля, леса, авто,
Что мчат, не разбирая путь.
И то, что виделось,
И то,
Что думалось когда-нибудь.

Все болезни лечатся по правилам..
Это не хухры вам, не мухры.
Знаю средство, чтобы вмиг исправило
все недуги нынешней поры.

Если заболею я неверием,
СПИДом, иль чахоткою пыхтя,
к средству своему со всем доверием
обращусь и вылечусь шутя.

Ну фигня какая то – неверие.
Не прогнусь. Уверен и упрям..
Капли три воды себе отмеряю
на стакан, где водки двести грамм.

Курс – три раза в день – до исцеления.
Ведь ничто на свете – не беда.
Пока водка есть в мунпоселении,.
Пока в кранах все течет вода.