Зевают попугаи в клетке:
ну почему так гости редки,
и некого обматерить.

И солнце спряталось угрюмо,
и в голове печальны думы
и слез не скрыть.

А по углам шальные тени.
И на портретах я не с теми —
суров судьбы печальный след.

Ах как тоскливо нынче в доме,
ах как постыло все, и кроме
того и выпить больше нет.

Я ненавижу утро
и день я ненавижу.
И вечер, что, как урка,
крадется к ночи ближе.

А ночь я презираю,
как нищего у храма.
От злости умираю —
такая, братцы драма.

Я ненавижу весны,
закаты и рассветы,
зимы привет морозный,
и знойный лепет лета.

Капель весны и стаи
птиц прилетевших с юга,
гнилую слизь проталин
в окне апрельской вьюги.

А впрочем, надоело —
кому какое дело!

Остались плавки без меня,
но я остался без меню.
Ведь в ванной вы, меня маня,
вдруг скрылись — что это за ню.

И лихорадочно к тому ж
рассвирепевший словно зверь,
в подъезде бесноватый муж
в железную ломился дверь.

Всё ж я не потерпел конфуз,
ушел непонят, и влюблен.
Без плавок. но одев картуз,
вернулся грустно на балкон.

Зачем я лезу на рожон?
Зачем я балую с судьбой.
Ведь перепутал я балкон,
а лез совсем, совсем к другой.

Но это, право, ерунда,
всего лишь изменю маршрут.
И прямиком уйду туда,
где до сих пор меня так ждут.

Назад я даже не взгляну,
И не увижу вдалеке
Ни мужа, бьющего жену,
ни плавки него в руке.

Это будет очень плохо,
если вдруг по жизни кроха
не обученный пойдет.
Ведь любая проститутка
вмиг, верней чем рак желудка,
с ума-розума сведет.

Ведь любая, скажем, шлюха,
коль к ученью сердце глухо,
ему сердце разобьет.
От отца ж урок получит —
тот худому не научит —
и прекрасно заживет.

Будет счастлив и доволен,
над страстями хоть не волен,
но обучен им хотя б.
И пускай на женщин слабый,
но его шальные бабы
никогда не совратят.

В узкий след от ступни босой
под могучий рокот прилива
молча пИсал ночной росой
этот вечер неторопливый.

А в полуночи за горой,
словно капли Божьего пота
меторов шмелиный рой
оседал в соседнем болоте.

Мы желаний своих, как снов
загадать до сотни могли бы,
Но ругалась матом без слов
в этом сонном болоте рыба.

На асфальте лужица.
Ну а в ней — вода.
Что-то мне недужится —
экая беда.

Круговерть небесная —
зги не увидать.
Ах, моя любезная,
не спеши гулять.

По недолгой лестнице —
или по трубе
Лучше я, прелестница,
поднимусь к тебе.

Чувствуя влечение,
я под ветра вой
Ринусь в приключение
буйной головой.

Как чудесно рядом
Мне с тобой гулять.
Буду этот вечер
Завтра вспоминать.

Хоть ругайся громко матом.
Хоть сморкайся между ног.
Во вселенной каждый атом
безнадежно одинок.

Так и не добившись цели —
хэппи энд недостижим)
одиноки мы в постели.
пусть в обнимку и лежим.

Стоит лишь только
чуть задремать —
призраков толпы,
вот твою мать.

Лезет из люка
сам невесом
призрачный злюка —
Глюка Бессон.

Вот же скотина.
Но не кричи.
Вон Тарантино
точит мечи.

Чу! Вот и в ванной
что-то горит
Это в нирване
Спилберг шустрит.

Прячусь от муки
я под кровать.
Вот же ведь суки —
им наплевать.

Тени кривые
сладостно ржут.
Главного Вия
вместе зовут.

Вылезет плавно
из тени веков
их самый главный —
сам Михалков.

Распорядился так Всевышний,
что счастье — ложь и слава — тлен.
Сегодня путь из лавровишни,
а завтра под ногами — хрен.

Не расслабляйся ни на йоту —
нас провидение само 
в коньяк сегодня бросит с лёту,
но завтра — в уксус иль в дерьмо.

Сам себе наливаю бокал.
Сам с собой затеваю беседу.
Завтра сам от себя я уеду.
За билетом иду на вокзал.

И кассиршу, всем сердцем скорбя,
расставания дрожь предвкушая
попрошу, хоть куда — и не знаю,
дать в купе мне билет — от себя.

От себя попрошу я билет
хоть куда. Только лучше подальше.
Чтобы больше не чувствовать фальши
в одиночестве прожитых лет.

И кассирша — родная душа —
просьбе в общем то не удивится.
Головою качнет, согласится,
и билет оторвет не спеша.

А в купе соберется народ:
две девчонки, студент и гитара.
И как будто совсем я не старый,
будто время все наоборот.

Но известно любому юнцу:
годы мчатся все мимо и мимо
Все кончается неумолимо.
И дорога подходит к концу.

Вот опять захолустный вокзал.
Чуть дыша затаюсь я в вагоне,
За окном — это я на перроне.
От себя я напрасно бежал.

Ну когда ж ты забудешься,
словно в призрачном сне?
Вдруг однажды заблудишься
и придешь не ко мне.

Коснулась водка губ моих,
согрела горло.
И начал сочиняться стих,
как звуки горна.

В стихи свои я шар земной
вмещу с разгону.
И вот эпоха предо мной
встает в колонну.

А следом космос вперехлест —
такая малость.
И вот поленница из звезд
в строфе уклалась.

Ее несу к твоим ногам,
Под покрывало.
Вот водки – извини — не дам:
Ее так мало

Поэт, которому пора в центр ринга

Он пишет так, будто рылся в ящиках под лестницей — нашёл пуговицу, гвоздь, кость, записку от сумасшедшего, и всё это сшил в стих.
Читать далее →