Угас
Угарный
Ритм стиха.
Осел
Осипший хриплый голос.
И выпадал последний волос
От мимолетного греха.

А ночь длиннее, дни короче,
Беззубый рот вовсю хохочет.
Маразматические сны
Кругом веселия полны.

Остыл.
Остаток прежних сил
Так мал, что нечего оставить.
Лишь разве в лужицу растаять –
Как только дождь заморосит.

А по ночам приходит бодрость.
Был человеком – станешь богом.
И ухмыляющийся рот
Беззубо корочку грызет

Меж асфальтовых дней,
Среди серых камней
Золотой ручеек
Забурлил-зазвенел.

Лунный запах травы,
Шелестинки дождя.
Что найдешь ты, прохожий,
Сюда приходя?

На закате погаснут
Чужие следы
Да и знать ли тебе
О печалях воды?

Зачерпни и глотни.
Посиди – отдохни.
Золотой ручеек
Тебе песню звенит

Милая девочка, может неплохо,
Верно, неплохо, что вышло так:
Бродит по свету веселый пройдоха,
Пьянчуга,
бабник,
но не дурак.

Ходит и помнит твои ресницы,
Голосок, хрипловатый от спрятанных слез.
Знаю – сегодня тебе не спится,
Но многих бессонница гложет всерьез.

Вижу – не спится иезуиту,
Вижу – купчина не смежит век.
В замке какой-то подлец родовитый
Замер, не дышит,
Не гасит свет

Лишь потому, что во рву придорожном,
Дряхлым пальтишком укрывшись едва
Мирно храпит развеселый художник,
Урка и шут,
забулдыга и рвань.

Вот он нахмурился, вот озабочен…
Вдруг облегченно по-детски вздохнул.
Это с промозглой и стылой обочины
Он в твою комнатку заглянул,

Где наготове огромная кружка,
В погребе пиво и сыр, как живой.
Здесь его маленькая подружка.
Тут его жизнь. Тут бессмертье его.

Повторите неповторимое,
И оно окажется лишним.
Ну куда всем кагалом ринулись
Извиняться, молиться, злиться?

Ну к чему горизонты расхватывать –
Интересно вам , что ли, это?
И скрипите во сне кроватями,
И бессонница до рассвета.

Это утро будет пустячное,
Надоедливое и хмурое.
Будет тысяча первым, тяжкое,
Станет тысяча первым, мудрое.

Ночью сказка, а днем банальное
Снега медленного раскаянье.
Сколько сказок еще не знаем мы –
Только б было кому рассказывать

Совершите несовершимое,
И окажется труд напрасным.
И окажется он ошибкою,
Потому что окно погасло.

Вы бы пели туда до одури,
Пили свет окна, словно соты,
И кидались небрежно одами,
Но оно погасло – и всё тут.

Луч луны в ногах запинается,
Ночь опять – попутной оказией.
Сколько сказок еще не знаем мы.
Но уж некому их рассказывать

Помню я родителей волненье.
Этого уже не повторить.
Когда я в один из дней рожденья
начал пить, курить и говорить.

Верно я рожден по жизни хватом.
Потому что был хотя и мал,
говорил сначала только матом,
слов других еще не понимал.

Времена потом пошли лихие:
детский садик, школа, институт.
Вот и стал писать теперь стихи я,
И они со мною все растут .

Но молю, о , Боже, дай мне чуда
детство золотое повторить.
Вот пройдет инсульт, и снова буду
пить, курить, и матом говорить.

Если бы нас нас учили только одному единственному, что нам действительно пригодится в жизни, мы бы ничего не знали.

Каждый листик неповторим
Опадает — не сотворим.
Улетает — не удержать,
бесполезно за ним бежать.

Зимних листьев ночной букет
Увядает в моей руке.
Угасает — не отпоить,
пропадает — не сотворить,

Каждый встречный всего один,
Разминешься — назад не жди.
Разошелся — и потерял.
Отвернулся: и почта -зря.

Лишь дороги , как вожжи, в горсть.
И опять на Земле я — гость.

От усилий ли голос нем
в тихом вечере,
у окна.
От надуманно-прочных схем
оторви меня, тишина.

Позабытое – суть ничто,
не согреет былым теплом.
Лишь ухмылка почтенных ртов
в белом сумраке,
за стеклом.

Оторви меня,
изничтожь,
оглуши меня,
напои.
Снова будет чужая дрожь
над непонятостью любви.

Чуть не плавятся
провода,
про погоду радио врет.
Голубая полоска льда –
окантовка чужих щедрот.

Снова голос хрипло молчит,
мысли музыкой увело.
Как прекрасны твои лучи
в белом сумраке,
за
стеклом

Слово убивает,
и это, брат, бывает.
Порой иная фраза
вернее, чем ружье.
Но вот без приговора,
как будто злого вора
меня убило сразу
молчание твое.

Дыхание могилы
в молчании немилом.
И ждет меня в квартире
холодный стылый ад.
В прицеле фотографии
как под надзором мафии
внимательно, как в тире,
глаза твои глядят.

Впрочем, что шутки?
И мне уже не жутко.
Приговорен я к смерти —
так что еще терять?
И я такой немодный,
но мертвый и свободный,
по дискокруговерти
отправлюсь погулять

Смешной до жути,
Вежливый до колик
Еще нечесан,
Но побрит уже,
Печали
Нудавшийся осколок
Бренчит гитарой в третьем этаже.

Обрывки полупамятной беседы,
Клочки полуистлевшего листка…
А рядом
Разъяренные соседи
Молотят в стены
И по потолкам.

Но звуки рвутся,
И живут отдельно,
Взлетают, невесомы и легки.
Который раз спустилась ночь на Землю.
Который раз?
Какая из скольки.

Слово «поцелуй», как слово «мед»,
Сколь ни говори — не подсластит.
А скорей совсем наоборот.
Ничего, родная, не грусти.

Я вернусь. Под звук хрустальных струй
солнца к нам опустится тепло.
Мы не скажем слова поцелуй,
лучше поцелуемся без слов.

А пока закрой-ка словари.
Вышло ждать — так знать тому и быть.
Только слово «мед» не говори,
чтобы вдруг оскому не набить.

Кого там в ночь нелегкая нарыла?
Лицо в пушке. Окошко вдалеке.
Да не окошко, зеркало. Там рыло.
И все оно в пуху, а не в пушке.

Лишь ветер одиноко ноет дверью.
Фонарь за шторкой…Тополь у крыльца.
Наперник пуст. Сквозняк гоняет перья,
А пух- на рыле моего лица.

Далеко идти на закат,
Тяжело шагать на восток,
А на север тропинки нет,
А на юге море без дна.
Сто путей вокруг – говорят,
Говорят – кругом сто дорог.
Для меня же на сотню лет
Не проложена ни одна.

Есть ли смысл шагать наобум,
Коль не видишь – куда идешь.
Ведь вокруг неуемный мрак,
Хлябь болот, половодье рек.
Справа в роще зловещий шум
Слева в дюнах кислотный дождь.
Так куда же ты прешь, чудак,
Человечишко — человек.

Да и стоит ли? Да к чему?
Да и нужно ли? И зачем?
Замереть бы на сотню лет,
Притаиться на сотню верст.
Чтоб не впутаться в кутерьму
Межпланетных пустых затей,
Чтоб не вляпать свой грязный след
В лихолетье хрустальных звезд.

Ах, хорошо. На столе первачок.
Рядом в навалку дары огорода:
Пара томатов, редиска, лучок.
Душу баюкает нежно природа

Кто-то ведь скажет: противная муть
Твой первачок. Он совсем не хенЕсси.
только какая ж глубинная суть
В этой белесой, чарующей взвеси.

Вот огонек взлетает над горой,
а через миг чёрт знает где погаснет.
Сегодня на дворе сверхзвуковой —
куда ему за Боингом, Пегасу.

И в тщетности грядущее поймать
Голодный и измученный пиита
Клянет вовсю его, Пегаса, мать,
И всякое отдельное копыто.

Ну что ж, Пегас возможно не про нас.
И скорость нам нужна необоримо.
Но только конь взлетает на Парас,
А самолеты мимо все,
Да мимо.