Я полдня промолчал как рыба, а сейчас хочу говорить, если б голос мой к тебе прибыл, он бы смог у тебя спросить: как правильно именуется, житель твоих городов, кто главный лентяй на улице, каков рыбаков улов, с чем в дом ты приходишь вечером, с кем чай интересней пить, что думаешь когда нечего, и не о чем говорить, какая любимая музыка, играешь ли на трубе, на чём прилетает муза, копаешь ли клад в себе. Наверно, дурные мысли, но хочется поговорить, с тобою в хорошем смысле, хоть что-нибудь обсудить. Пока же, лежу в темноте, торчит голова — поплавок, из под одеяла, а ниже в хвосте, торчат десять щупальцев ног. Вот так. Я привык один, укрылся, уснул, поспал, встал, походил, взбил туши перин, и вновь под покров одеял. Вот так вот, всегда не туда-сюда — зыбучее место, попробуй прожить, мне сложно слова тащить из пруда, и из топора что-нибудь сочинить. Не пишется ночью, совсем ничего, мечтается больше, и как-то ни к месту, не слышится голоса твоего, и видятся мутные тексты. За шторой шумят и колдуют, и ветер зашёл домой, меня украдут? обворуют? и буду ли я живой? Иду, паруса у форточки, и нет никого в окне, в вверху ярко-жёлтые лампочки, светят худой луне. Закрою окно и лягу, продолжу слова писать, на клетчатую бумагу, в жиреющую тетрадь. Я снова в поиске рифмы, мотаюсь от слова к слову, я начал плохие ритмы, закончить бы по другому. Но если собьюсь, пропадёт кураж, и голоса слышно не будет, рисует меня небольшой карандаш, рисует мою простуду, рисует тетрадь и слова мои, рисует в кровати тело, а всё потому, что поговорить со мной ни кому не хотелось. И ты со мною не говоришь? Лежу на кровати и больше трёх ночи, и летняя темень, и мёртвая тишь, и пишется, между прочим.