Опять бросает осень в мой очаг
Тоску страниц с дождями многословья
Под грусть на редких солнечных лучах.
Молитвенно я у небес просил
Друзьям и близким долгих лет здоровья,
Но многие взнеслись в миры иные…
Из телефонной памяти нет сил
Вычёркивать их номера родные.
Отмолишь последнюю злость да роман
писать на светлейших началах наметишь,
а тут к тебе бомж в просмолённом бешмете
подвалит, как рыхлый вокзальный шаман –
потребует жрачки, на поезд, на клуб,
а ты улетай в самоедскую зону
доказывать правильность нот Мендельсону,
в дискуссию ввинчиваясь, как шуруп!
И – кто Иванов у тебя, кто Мунтян –
не вспомнить… И хохот потомков злорадный
вотрёт пролетарскому стаду изрядно,
как был я бездарен и парил гостям,
что рифма – не только «здоров – докторов»,
не слыша амбре их котлет и пампушек…
Во всё будут верить пассивные уши,
таща по трахеям мышьяк до утроб.
Вот только в крови доминантная грязь
никак вымываться в стульчак не готова.
Продуктами разными укомплектован,
а в жизнь выше шкафа хоть вовсе не влазь.
Собачье вытьё на прожектор в степи
чуть свет получается вместо романа.
Сюжет истеричным петитом намаран –
хоть аспидом у монитора сипи.
А годы – галопом. Не так, как тогда,
когда застревали глаза на сирени.
Иные причины сквозных потрясений
забили excel’евские невода.
В итоге рожал этот текст я, кряхтя,
неделю с хвостом – слышишь, Эллочка-щучка?
И травит всё тех же мальков самоучка,
поняв, что чудес не бывает.
Хотя…
Принято. Оценка эксперта: 25 баллов.
Чаще ночью, реже днём
Кто-то в нас вдыхает строчки.
И они, как в марте почки
Набухают.
Как огнём
Придаётся крепость глине,
Так и им даётся имя.
Ощущая цвет и вкус,
Словно парус в океане,
С ветром к синеве влекусь
На коротком рифм аркане.
И как в мёд блины макаю –
Строчки эти выдыхая.
Больше смотри на прохожих: кто босиком,
кто в лабутенах авоську несёт с огурцами –
и обсуждай со снохой: это ж так высоко,
в спальне цветным телевизором тускло мерцая.
Жди выползания раненых на гробки:
это у них гарантированная ломка.
Хор и оркестр от музыки отвлеки.
Блюду из лука поправь фиолетовый локон.
Славка тем временем белый “Порше” украдёт
со сковородки растрескавшегося асфальта.
Ты ещё квакаешь – значит, я не мародёр.
Чьей-то ж должна быть в действии Эсмеральда.
Со старта – почти сорок девять годичных скук:
куда ещё ждать? Моя уплывает тучка.
Юность крылом ударилась о сундук
и переехала в фикус дикорастущий.
Только бы в транспорте… В театральном фойе
бабушка про винегретик, а внучек – про гонку!
Шельмобородый, срывается, не поев –
а та к нему и в партере как к поросёнку…
Я уже мчу на ромашковом помеле
к публике, что на мой концерт торопилась;
прилетел. На сцене – ружьё. А в стволе –
записочка: “Киш майн тухес через папирус”.
Старые свиньи, картинку увидев с ботвой,
вмиг очутились не в пятом ряду и не возле.
Там и на сытый желудок сугубо от войн
ящика с мозгом глотается удовольствие.
Ну, а потом опять: Петро без жены,
Галка с собачкой по клумбам, да с сигаретой…
Старость – не радость, особенно в свете весны,
гомоном знаков над площадью разогретой.
Принято. Оценка эксперта: 24 балла .
С цветами,
и от жизни нервной в мыле,
Чуть лысый, закалённый на огне,
К той даме наяву, а не во сне,
Стучится рыцарь на гнедой кобыле,
А принц на белом ускакал коне.
Заботливо вечер укутал посёлок
Сиреневой шалью тумана от речки,
Где узкою лентой неезжий просёлок
Уткнулся в сиреневый куст у крылечка.
Здесь цвет аметиста туманом подсвечен,
И запах сирени пьянит и дурманит.
Здесь памяти нежной приют обеспечен,
Покуда сердечко стучать перестанет.
Принято. Оценка эксперта: 25 баллов.
Хата безномерная и тявкалка не моя.
Классно влюбиться в солнце, в фею, в аккорд сонаты…
Снег называвшие снегом влюбились в Парубия.
«Снига» и «сняга» вроде и не фанаты,
но чуть апрель – воистину да воистину!..
(Хотя не ко мне с этим, а к Охлобыстину.)
Дом называвшие домом заметили, что перекрасился
их одноклассник, оставшийся верным поиску горизонта,
а у самих-то непоправимая перфорация
плат в головах телевидением третьесортным.
Боль называвшие болью в душе всё равно вопят:
численность языков против числа лопат
ничтожна, и эти прогибы да заказняки
пемзу подкладывают под все языки.
А ты щебечи – соловушка или воробышек, больно
разница велика для упоротых сооте-
че-стве… тьфу! Язык сломаешь крамольный,
пасясь возле хаты в колоритном хвосте.
Для песен подходит другое. Совсем другое:
сам слышал. Любовная абракадабра в кагоре.
И почему-то никто из поющих путан
не любит со сцены Бенин или Пакистан.
И этот прожжённый комик – назальный прононс –
кивает в гнилую сторону, ибо выгодно.
Ни у кого не возникнет простой вопрос:
может, не слушать его, а увлечься книгами?
Ты их хоть всех на беф-строганов поруби –
склеится вновь и останется Парубий.
Не на трибуне – так в ставнях, хлевах, панно,
где каждую волчью матку зовут Нино.
Где даже с чёртом лысым утрясено,
на какого медведя будут трудиться пчёлы…
А вы не беситесь – просто представьте «Нино»
в соглашательском исполнении Яака Йоалы.
Принято. Оценка эксперта: 25 баллов.
Я не помню ни глаз, ни лица,
Только музыку телодвижений,
Только пальцы и смех соловья,
Я не помню тех редких мгновений,
Что казались прекрасной мечтой,
А теперь все разбитые вдребезги.
Сам причиняю себе эту боль
И мой крик, как будто надтреснувший.
Я не писатель, но пишу о любви,
О страданиях, боли и смерти,
Я не сплю и гуляю в ночи,
Размышляя о жизни и бренности.
Пожар полыхает внутри,
Можешь сжечь во мне всё от нервозности,
Только знай: фонари, что горят,
Все погаснут вдруг с чьей-то надеждой,
И в космосе
Потухнут все яркие звёзды,
Что прежде нам путь освещали,
Мы полюбим, забудем и бросим,
Не найдя свой священный Грааль.
Принято. Оценка эксперта: 13 баллов.
Сердце из кипящей стали
Обернётся тёмным слитком.
Кем мы станем? Кем мы стали,
Прячась в хрупкий дом улитки
От живительного света
И полей пшениц и плевел?
Жизнь – разменная монета
Меж невежеством и верой,
Меж любовью и презреньем,
Меж наградой и расплатой.
Мы одной цепочки звенья
Меж восходом и закатом.
И у каждого колосья
Лишь свои в руке зажаты…
Но придёт когда-то осень
Душ людских. И грянет жатва.
Дело-то их какое креветочье,
как я в какой добираюсь притон,
не принимаю ли пятничным вечером
друга в каком-нибудь клубе крутом?..
Век восемнадцатый, что ли, со слежкой
через лягушек и слизняков?
Я появился на свет не железкой –
и потому на покорность не скор.
Этой системе я подарил бы
бракованный танк и декодер тайн.
Пусть бы болталась во мгле хлоридной
по детородную фальшдеталь!
Смешать, понимаешь, крамола кальвильный
и айдаредный обветренный мусс…
С три туеска насмотрелись фильмов
в лозунгах «Я за тебя возьмусь»!
Я – иннеарский парняга, и это –
меньшая выдумка, чем «украинец».
Фиг, что десантного нет берета:
за братаном я и с «Боинга» кинусь.
Переклюю военкомов в мясо,
едва хоть одна его жилка лопнет.
Псов покормлю, чтоб как минимум NASA
определяла, кто уголовник.
Сколько им раз повторять в мегафон:
вон ваша зона влияния – кухня,
спальня, кладовка и тапки жён,
словом – хромая избушка курья.
Да, это кринджевый анекдот.
Тюрьмы и блат никуда не делись.
Но даже в Киеве кот – это кот,
а не троещинский котогвардеец.
Принято. Оценка эксперта: 25 баллов.
Разлетаются птицы вдоль глупых границ,
Воспевая закон процветанья зарниц.
Позади их несётся победы кабан,
Вырывая столбы, заминая капкан.
Следом шустро шагает лосиха надежд,
Поедая “кору” огрубевших невежд.
Последней тихо плетётся старушка – любовь,
Цветами засевая безумия ров.
Принято. Оценка эксперта: без оценки .
Воспринимайте все буквально.
Буквально день, буквально час,
Хотя история такая нереальна,
Подумайте, а может быть она про вас?
В пыльном и грязном городе N-м
Был магазин почти обыкновенный.
На витринах его вещи лежали:
Там они жили, любили, мечтали.
Давайте заглянем туда. Только тихо!
Ведь вещи не любят напрасной шумихи.
– Скажите, милый человек,
А сколько стоит этот странный оберег? – Спросила молодая дама,-
И пальцем на витрину показала.
– Эта вещь мне очень дорога,
Ее нашёл я вдалеке отсюда.
История ее так интересна, но трудна…
– История ее мне неважна.
Я тороплюсь.Вы цену назовите,
А то и вовсе покупать не буду!
– Простите, вам ее я не продам.
– Что вы сказали?
Ну, прямо, не старик, а хам!
И так ушёл четвертый покупатель,
А вслед ему смотрел вещей искатель.
Свои вещицы он любил
И часто с ними говорил,
А вещи часто с ним молчали.
Он эти вещи понимал, ценил,
Но люди этого, увы, не замечали.
Да, люди в этом городе глупы,
Как будто всех заколдовали разом.
Они пустые, на эмоции скупы.
Их будто всех закупорили в вазу.
Спасти их больше невозможно.
Пытались раз, пытались два.
Из вазы выбираться сложно,
Влезает в горлышко лишь детская рука.
А магазин стоит и ждёт
Своей минуты пониманья.
Того, кто истину поймёт.
Того, чьи истинны желанья.
Открылась дверь, вошёл мальчишка.
И вещи все дыханье затаили,
Его читали, точно книжку
И о своих проблемах позабыли.
Он задал тот вопрос, что важен.
Хотя и вовсе говорить не мог.
Глаза его сказали – он отважен-
В его руках прощальный эпилог.
Он разузнать про вещи захотел,
Искал он что-то для себя.
Мальчишка важное среди пустого узнавать умел
И в этот магазин зашёл не зря.
Он обратил внимание на полку,
Что ото всех таилась вдалеке.
Вещицы там давно пылились
В своем укромном уголке.
На полке той давно лежал
Наполненный водой хрустальный шар. Внутри него пылал пожар –
Был у него такой природный дар.
Он сквозь стеклянную витрину
Стеклянно на людей смотреть любил.
Собой он был всего наполовину,
А если тронут, мир то обжигал, то холодил.
На этой полке он полвека
Пылился, ждал родного человека.
А рядом с ним стояла роза.
– Её нашёл однажды в ночь.
Вот только почернела от мороза,
Пока от всех проблем бежала прочь.
И я поставил под стекло
Её холодное лицо.
Она почти ведь умерла,
Но всё же преданно ждала.
Ждала кого, не говорила,
Лишь, молча, взгляды отводила.
Но от всего не убежать,
Пора бы это ей понять.
Ты знаешь, жизнь такая штука:
Все наслаждения – есть мука!
Искатель вёл такой рассказ,
Мальчишка думал, не перебивал.
Искатель вёл его в который раз,
А новый слушатель его отлично понимал.
Проста, так не понятна, не практична
Стояла вдалеке еще одна вещица.
Она стояла так трагично,
Как смотрит нежная, израненная птица.
– Две нежные руки переплелись в объятье Скрестясь, они хранятся под стеклом. Уверен я, что в этом их проклятье: Стекло для них убежище и дом.
А почему так странна простота для века? Все быть пытаются похожими и попусту страдать.
А эти руки просто обнимают человека – Такой банальной теплоты им не узнать.
Такую простоту никто не любит.
Её давно уже не ставят наперёд.
Её забыли те, кто жизни губят,
Её забыл тот человек, что вечно лжёт.
Всё это так пронзало сердце,
Что мальчику хотелось закричать.
Жаль, он не мог сказать и слова.
Он тоже зачарован: вынужден всю жизнь молчать.
В то время за окном погода бушевала, Смывала с лиц прохожих маски.
Людей ветрами к истине толкала Зачитывала правду громом в красках.
– Я так люблю ее свободу
Такую постоянную и разную погоду.
Она шутить умеет не на шутку
Порой безжалостна, а то обнимет жутко.
Такая разная,
В сердцах других всегда одна.
Она душевная.
Она упряма и верна.
В неё влюблен давно, бесповоротно,
В её умение увидеть красоту.
В её бессмертие и, безусловно,
В её глаза манящие грозу.
На витрине я храню те вещи,
Которые искрятся красотой.
Истории у них скорей зловещи,
О чем не говорит нам внешний их покой.
Вот это ожерелье-оберег,
Оно сияет и искрится,
Смеется, точно человек.
Такое славное – ну как же не влюбиться!
И невдомёк другим, что слёзы счастья, Которые оно роняет каждый день
Порой скрывали те, что вызваны ненастьем.
Прошли те годы, но осталась тень.
Поэтому оно так чувствует печаль
И каждый шорох, словно горе слышит.
В любом его движенье есть мораль.
Оно родными, словно небом дышит.
Такие вещи сохраняют красоту,
И облик их становится прекрасней.
Но часто обретают пустоту
И день у них становится ненастней.
Любой сосуд – наполнить нужно
Пускай то будут чашки или души,
Любой сосуд наполнить лучше,
Чем оставлять его пустым, бездушным.
Ну, чтож, закончил я рассказ:
Бери что хочешь. Выбирай!
Теперь все вещи пред тобою напоказ. Смотри внимательней. Смотри не прогадай!
Мальчишка понял, что важнее.
И для себя навечно осознал,
Что шар хрустальный был ему нужнее.
Он, цену заплатив, его забрал.
Холодный день сменила ночь.
О боже, как была она ужасна.
С собою сердце забрала и убежала прочь. После неё все кажется уже напрасно.
Сгорел тот чудный магазин:
Горели полки и перила.
Искатель умер. Он был не один.
Погода слезы лила, лила.
Спасти его не удавалось,
Прохожие жестокие спешили.
Сердца разбились новые, их много разбивалось.
Чрез время люди уже пепел ворошили.
Они всё охали, ворчали и вздыхали.
На пепелище люди танцевали.
Как будто в старой ненужной пыли
Все что-то важное обрели.
История пускай была несчастна,
В ней умерло напрасное стремленье.
Но пепел был развеян не напрасно, Последние слова искателя остались в наставленье:
– Храни свой хрупкий мир,
Держи руками его крепко,
Ведь сокрушались от придир
Миры такие и нередко.
Принято. Оценка эксперта: 15 баллов.
«Люди все любят друг друга»
Такая вот истина с детства
Заложена в мозга подкорке,
А правда забыта и в морге.
Люди друг друга едят,
На завтрак, обед и на ужин,
Чужое белье ворошат,
И каждый добряк безоружен.
Мы плачем в подушку от немощи,
Пришла нам пора умирать
От грусти всей нашей недремлющей,
Нам некому здесь доверять.
В печальных домах всего города
Съедают родных просто так,
Сжигают друг друга без хвороста,
Лишь мухи над трупом кружат.
——————————————
Принято. Оценка эксперта: 10 баллов
Челюсть вставил – а теперь потёк фреон
и отклеились обои возле люстры.
А бабосы поступают к Фарион;
да не то что поступают – в глотку льются!
Ты хоть что-нибудь там сделай наверху,
демиург, противоречащий науке!
Больно выгодно спонсировать труху,
в коей мечется глашатай свиноухий?
Травля мыслящих считается трудом
под приписками нехилого оклада!
Я – бездельник. Старый пегий комондор,
шерсть не мывший со времён моржей патлатых.
При Чуковском то ли луг был зеленей,
то ли Бог боялся верного расстрела, –
адекватность раздавала звездюлей,
что аж в роли палача поднаторела.
Домработница с поэтом никогда
нормативными ролями не менялась –
вот и я, примкнув к когорте, нагадал
произвольной разрисовки штатный «Ланос».
…Мне пора из этой комнаты, где в хлам
телевизор прогордонивает массы.
Паутина гроздью серых орифламм
навевает пролетарские романсы.
Плохо с техникой – позвали б из-под пальм
от уборки фанатеющих чилиек!
Нет, пожалуй, мой натужный самопал
даст и рифмы мне, и темы ключевые.
Средств на книгу с консигнацией не даст,
но взбодрит, как жвачка лютого васаби,
и от имени шести тюремных каст
всех одарит, кто в финансовой засаде.
Принято. Оценка эксперта: 25 баллов.
Интеллигентный, но на вид – сморчок,
От тела скрипки удалён смычок.
Случилось так, что к ней на склоне лет
Блестящий присоседился кларнет.
Какая пара! Но чего-то нет?