И, когда вертлявый жаркий диск вкатился в заранее уготованную ему лунку зрачка круглого, как чёрноё, пока слепое солнце глаза, Столетов увидел её разом. Всю. Распластавшуюся своими крыльями через Азов: от Мариуполя до Ейска — Бесконечную Большую Белую Сверкающую Птицу.
Она висела в жаркой вышине, еле покачивая маховыми перьями и, казалось, рассматривала Столетова, катящего по хрусткому ракушечнику пляжа свой старый синий велосипед.
Столетов оглянулся – никого: пустынный, уходящий бесконечно в две стороны пляж – он и эта Птица.
Столетов задрал голову в слепящий жар, постоял, потом бросил в ракушечник велосипед, лёг на спину и просто стал смотреть на Птицу.
И Птица, не мигая, смотрела на Столетова, словно ждала. Как в детской глупой игре «гляделки» — вспомнил Столетов, — кто кого блин переглядит…
В какой-то миг Столетову почудилось, что чужая, неведомая сила сейчас крутанет тело Столетова и, царапая в кровь спину об острый хрусткий ракушечник, подбросит в воздух тряпичной куклой… Столетов явственно представил, как уйдёт в точку, в этот немигающий чёрный зрачок, как камень без всплеска в тяжёлую тёмную воду лесного озера… — «Давай…» — Столетов покорно замер и закрыл глаза. – «Жри, если охота…» — Полежал какое-то время. Ощупал ракушку вокруг, колесо велосипеда, боязливо приоткрыл глаз, оглядел себя: тело Столетова лежало неподвижной колодой, до которой никому нет дела… Столетов прислушался: только суматошные крики чаек и шелест набегающих волн. … — «Раздумала, да… невкусный…» — Столетов открыл глаза и зло уставился в этот немигающий глаз и смотрел, немигая, сколько было сил терпеть эту невыносимую резь. Столетов чувствовал, как из глаз его по щёкам теплой струйкой стекают слёзы…

Потом он моргнул.

И, когда Столетов снова открыл глаза – Птицы не было.
Только солнце по-прежнему кувыркалось жарким волчком в пустом выцветшем от зноя небе.
Столетов полежал ещё какое-то время, встал, разделся, подошёл к прибою и вошёл по щиколотку в слепящую солнечную дорожку. – «Как тень, от Сверкающей….» — ещё подумал Столетов. – «Прикольно…» Постоял немного, натянул на голову бело красную шапочку для плавания. (Обычно Столетов заплывал далеко и «шапочка», это чтобы его видели с катеров. «Потому, что если катер, подури, налетит на плывущего» — разумно размышлял Столетов, — «то покромсает его тело острым вертлявым винтом, как фарш в мясорубке…» ) Столетов невольно содрогнулся, гадливо представив эту мерзость, потом повернулся спиной к морю, закрыл глаза и раскинул руки – «Опля…» — но, неожиданно для себя, не плюхнулся плашмя в воду с тупым всхлипом, как вантуз чавкает в клозете, а начал медленно-медленно погружаться в эту солнечную дорожку, как в сверкающие белые перья.
«Как в том сне» — ещё подумал Столетов. – «Давно не снился…»
Раньше Столетову часто снился этот сон:
Он ребёнок. Зима. Он стоит на краю крыши. Похоже на крышу сарая, за жёлтым трёхэтажным зданием их школы. Очень высоко. Он должен спрыгнуть. Очень страшно. Далеко внизу сугроб. Он уверен, что разобьётся. Внизу ребята. Они уже прыгнули. Он не должен бояться. Он закрывает глаза, поворачивается спиной, чтобы не видеть, раскидывает руки и прыгает. Он летит. Отчего-то страх проходит. Он летит, раскинув руки. Ощущение бесконечного счастья и свободы. Он вопит от неописуемого восторга и медленно-медленно проваливается спиной в огромный сверкающий на солнце сугроб, как в жаркую пуховую перину…

Столетов улыбнулся, закрыл глаза и, по-детски доверчиво, вжался спиной в тёплые птичьи перья:
Большая Белая Сверкающая Птица взмахнула крыльями.