Унеси меня ветер степной
За леса, за моря далеко.
Где зелёные травы стеной
И вдыхается небо легко.
Где грустинку во взгляде ценя
Не попросят достать паспорток.
Просто крепко обнимут меня,
Просто скажут: «Здорово, браток!»
Там бездонную синюю высь
Можно с высью души повенчать.
И свою непутёвую жизнь
Словно песню сначала начать.
Там давно уже нет горемык,
Что отведали подлости нож.
И великий могучий язык
Навсегда утерял слово «ложь».
Там на двери не нужен засов.
Не зовут там на помощь в ночи.
Участковый Иван Иванов
Без работы лежит на печи.
Там, напившись до пьяна стихов
Спотыкаясь о звёзд фонари,
Гонит август стада облаков
К водопою вечерней зари.
И отбросив гордыню и спесь,
Сердце бьётся о рёбер там-там.
Потому что я, вроде бы, здесь,
А душа моя, вроде бы, там.
Где на Пасху малиновый звон
Гладит белые плечи церквей,
Где казачки с глазами мадонн
Не теряют своих сыновей.
Я сегодня прощаюсь с тобой.
Ну, а ты мне в ответ: «Ой, да ну!»
Вот, увидишь, вагон голубой
Унесёт меня в эту страну.
Ни господ, ни рабов, ни оков!
Дураками не тронутая
Богоруссия – рай казаков,
Что в бессоницах выдумал я.
Принято. Оценка эксперта: 30 баллов.
Хорошо. Но несколько растянуто. И …»паспарток»?? Как-то не вошло в меня это, покорёжило…
Участковый тут лишний — он должен утеряться раньше слова «ложь».
А голубой вагон за собой столько исторически наслоившихся ассоциаций тянет…
Я бы вот что оставил:
Унеси меня, ветер степной,
За леса, за моря далеко.
Где зелёные травы стеной
И вдыхается небо легко.
Там бездонную синюю высь
Можно с высью души повенчать.
И свою непутёвую жизнь
Словно песню сначала начать.
Там давно уже нет горемык,
Что отведали подлости нож.
И великий могучий язык
Навсегда утерял слово «ложь».
Там, напившись до пьяна стихов
Спотыкаясь о звёзд фонари,
Гонит август стада облаков
К водопою вечерней зари.
Там на Пасху малиновый звон
Гладит белые плечи церквей,
Там казачки с глазами мадонн
Не теряют своих сыновей.
Ни господ, ни рабов, ни оков!
Дураками не тронутая
Богоруссия – рай казаков,
Что в бессонницах выдумал я.
Четыре строки про напившийся допьяна август — это прекрасно. Настолько прекрасно, что как будто из совсем другого стихотворения даже.
Да и грустинку где ,во взгляде ценя , там точно не попросят ничего..
Там давно уже нет горемык,
Что отведали подлости нож.
А куда их девают? Усыпляют?
И великий могучий язык
Навсегда утерял слово «ложь».
Сомнительное достижение. Язык, теряющий слова из могучего потихоньку превращается в язык людоедки Эллочки. Люди ЗАБЫЛИ (не утеряли) слово ложь — ладно. Хотя как жить без сказок? Но язык УТЕРЯЛ — плохо. Он ОСКУДЕЛ — это шаг к к быдлоколхозу.
Там, напившись до пьяна стихов
Спотыкаясь о звёзд фонари,
Гонит август стада облаков
К водопою вечерней зари.
Согласен с Игорем. Это прекрасное четверостишие, просто волшебное — но совсем из другой песни.
И отбросив гордыню и спесь,
Сердце бьётся о рёбер там-там.
А если не отбросит, то и не бьется?
Где на Пасху малиновый звон
Гладит белые плечи церквей,
А больше нигде не гладит? И там — только на Пасху? Чего чего, а звонарей по Руси ныне хватает
Где казачки с глазами мадонн
Не теряют своих сыновей.
Глаза мадонн и сословность — обязательное условие? Не завела таких глаз, или просто мужичка, альбо гнилая интеллихенця — прощайся с сыном?
Я сегодня прощаюсь с тобой.
Ну, а ты мне в ответ: «Ой, да ну!»
Вот, увидишь, вагон голубой
Унесёт меня…
Голубой? От Тебя? Как-то оно в сегодняшнем контексте…гм.
А в общем прекрасный пример, как НЕКРИТИЧНОЕ применение массы устоявшихся штампов портит стихотворение даже вопреки очень хорошей технике стихосложения