И, конечно, Солнце – северный олень.
Каковы они снаружи?
Каковы они внутри?
Итальянец: «Чьи-то души…»
Немец: «Просто фонари!»
По Австралии бродил я.
Встретил папуаса.
Он сказал, что все светила
сделаны из мяса!
Посмотрел в мою трубу –
«Ух ты, сколько дичи!
Жаль, копьем нельзя, – табу.
Вот была б добыча!»
Звезды в вышине горят
То вовсю, то тускло.
И решил: заканчивать
надо с небесами.
Что другие говорят?
Что ответил русский?
Интерес заманчивый:
догадайтесь сами!
13. 08. 2004г.
ПЕРОМ И ТОПОРОМ
… Зверь оскалился, грозно рыча,
Тяжелее дышал и надсаднее.
По штанинам стекала моча
сердце в пятке сидело в засаде.
Вдруг он промахнулся; неверный шаг –
И зверь за чертою порога.
Так детский пастель Самуил Маршак
Написал бы про носорога.
Зверь ужасно завыл, душу мне леденя,
И на кухне сожрал весь хлеб.
почему же тогда он не тронул меня?!
Тут я понял, что зверь этот – слеп!
Я воспрял, и расслабился, и закурил,
постирал трусы «Ариэлем»,
Я над черною бездной с балконных перил
Проорал в темноту «Не верю!»
Голос сверху: «Где ваша шпага, корнет?
Или ветром сорвало крышу?»
Едва различимо промолвил в ответ:
«Да слышу, господи, слышу!
Но не корнет я, а – поэт.
А шпаги – нет».
«Ищи!»,– кричит, – «Цена ей – сто рублей,
златыми пятаками!
Ягненком блей,
молись, пиит – сгною в помойной яме!».
Я залез под кровать и в старинный комод,
я пошарил даже в серванте.
Под кроватью имелся потопленный флот,
В пыльном комоде – пара колод,
А в серванте валялся Сервантес.
Вспоминаю: вчера, вчетвером, в кабаке…
Подлецу ковырял чем-то панцирь.
Оказалось – пером!
Точно: был налегке,
ведь с друзьями собрался на танцы.
Я со шпагой не мог бы пойти танцевать,
(и вообще же, танцор плоховатый).
Для порядку опять заглянул под кровать –
там разбитые в щепки фрегаты.
Пот холодный сочился из загнанных пор,
Лоб был бледный и бедный, и белый как мел.
Осенило: ведь в доме один лишь топор,
шпаги я никогда и нигде и не имел!
Говорю: «Мне не сват ты, не брат, и не кум, и не зять,
Хочешь – бей меня, вот он я, здесь я.
Ты мне шпагу давал, чтоб потом ее взять?!
А топор не отдам, не надейся!».
Бог отвечал: «Ты прав. Я ввел тебя в обман,
ты не поэт. Дай Бог – не графоман.
Замучил черт меня на спор –
Я тоже полюбил топор.
Много очень на свете невежд и невеж,
Очень мало на свете отваги. Бумаги промеж
Откуда бы взяться шпаге?!
Вот конь крылат. С таким – хоть на чуму,
не стоит он короны.
Зато ему в зубы смотреть ни к чему,
поскольку тот конь – дареный.
Годится топор для резьбы по кости,
Ошибся в тебе я. Бывает. Прости».
Поэт! Невежи и невежды,
простые люди, боги и цари.
В бою суровом не теряй надежды,
Руби наотмашь панцири!
И если подлецы вопят
проклятым воплем вырожденья,
Пей без опаски сладкий яд
Поэтам – только пробужденье!
НОЧНАЯ БАЛЛАДА
На столе приемник стонет.
Мы с котом глядим на погоду.
Кот мой стар, мышей не ловит,
не ловил их сроду.

И я тоже мышей не ловлю,
ни бумажных мышей, ни железных.
Уподобится утилю
жизнь моя, навек бесполезная.

Кот задумчиво смотрит вдаль,
кот поет скандинавскую сагу.
Он сказитель, он бахарь, он скальд.
Я же мысли кладу на бумагу.

Не то падая, не то паря,
пеленой ночь окутала дом.
Два огромных нетопыря
заметалися за окном.

Дождь начался. И пошел. И окончился внезапно.
Написать об этом – скучно.
Отчего же?
Несподручно!
А котишке – несподлапно.

ХЛЕБНЫЙ ТОКАРЬ
Сон расплавленной ночи.
В степи, под покровом росы,
кто-то усиленно точит
железную сущность косы.
Хлебный токарь, возьми меня в дом,
где проплешины стен закопчены махрою,
хоть вот столько уверь меня в том,
в чем я буду спасен, как меня похоронят.
Пахнет хлеб черемшой и дождем,
пахнет утро сеном осенним.
Хлебный токарь, давай обождем,
И пойдем покурить – в сени.
Соль заманчивых трав, вешних вод чернота,
для тебя открывается. Вдруг ты
понимаешь, что прав, ты мудрее, чем та,
кто на черный день прячет продукты.
Прикроватная тумбочка, плед,