В руках Франсуа снова оказалась та самая первая книжечка стихов. Ключник раскрыл её, глянул мельком, проверяя страницу, протянул:
— Читай!
Этого не могло быть никогда. Старая книжка, сделанная в далёкие времена, когда он работал учеником наборщика в университетской типографии, почему и оказался рядом с ротапринтом. И стихотворения в ней должны были быть тех лет. Собственно, то, на котором книжку открыл Франсуа, тогда же и было написано, и было оно в книжке. Но в той, старой редакции. Пару лет назад Лазарь вдруг вспомнил про это стихотворение. Нашёл в какой-то газетной вырезке, подивился несоответствию между высотой замысла и убогостью исполнения, погрустил да и переделал, не оставив от исходного варианта почти ничего. Стихотворение не отпускало его ещё месяц, пока он не дописал финальный катрен. Именно эта, крайняя, редакция красовалась сейчас на пожелтевшей странице, исполненная кривым шрифтом разбитой пишмашинки и повторённая вдрызг ушатанным множительным монстром.
— Это что?
— Ну, если уже свои стихи не узнаёшь…
— Не дури, — прошептал Лазарь, сжимая кулаки. Кровь гремела в ушах, сердце ныло, как тогда, в день последней ссоры. — Ты же знаешь, о чём я…
— Последние четыре строки, — быстро и очень серьёзно сказал Франсуа. Кажется, он испугался всерьёз.
Лазарь уставился в книжку. Тот самый финальный катрен, который он целый месяц не решался вставить в текст. Измучил тогда и себя, и жену: ходил в глубокой задумчивости, нервничал, раздражался, всё валилось из рук. И всё это прошло, стоило только принять решение.
— Читай!
— Вслух?
— Как хочешь. Только прочитай…
Лазарь не глядел в текст. Нужды не было. Эти четыре строки он запомнил сразу и до самой смерти.
         Я ухожу в предсотворенья тьму
         И не взыскую жребия иного.
         Я нужен там лишь только потому,
         Что осознал: вначале было Слово.
— Вот, — сказал Франсуа.
— Что «вот»?
— Вот это и было твоё предназначение.
— Четыре строки?
— Да.
— Всего?
— «Эрика» берёт четыре копии… — продолжать Франсуа не стал. Лазарь молчал, придавленный осознанием собственной глупости. Когда тишина стала невыносимой, выдавил с трудом:
— А… Надя? — он впервые в этой комнате назвал жену по имени. Ключник понял.
— Я же сказал — она в раю.
— Но я же…
— Ушёл раньше? Так ведь по аду сколько потом болтался. И потом, тут время по-другому идёт.
— Если в раю — значит, исполнила предназначение? Да? — Франсуа кивнул. — А какое оно у неё было?
Ключник усмехнулся.
— Тебя поддерживать, клоун! Чтобы ты смог своё исполнить. А то пошёл бы, как миленький, на второй круг.
— И Надя?
— И она тоже. Пока не реализовался — грехи не списываются. Пока от грехов не очистишься — из чистилища выхода нет. Будешь проживать жизнь за жизнью. Некоторые называют это реинкарнацией.
— А говорят, что в людей реинкарнируют только самые достойные.
— Я не спорю, — пожал плечами Франсуа. — Может, в какой-то системе ценностей они и есть самые-самые. Грехам не поддавались, зла никому не делали. Вообще ничего не делали. Потому и не реализовались. Для этого ведь что-то делать надо. Безделье — не доблесть.
— А что доблесть?
— Включи мозги и подумай. Если хорошо подумать, ответы придут.
— Я смотрю, у тебя не всё ответы есть, — ключник согласно кивнул. — Много думаешь, наверное, — снова утвердительный кивок. — А есть хоть что-то, чего ты не знаешь?
Франсуа расплылся в довольной улыбке.
— Я всё знаю! — полюбовался выражением лица Лазаря и добавил уже серьёзно. — Вот только себя никак познать не могу.
— Тогда скажи мне, знаток — почему в чистилище никого не было?
— Сейчас? Всё просто: ты для них уже умер.
— Для всех?
— Ага.
— А для Кузьмы Иваныча, значит, нет?
— Значит, нет. А может, — ключник состроил скорбную физиономию, — недосмотр. И тут случается.
— Врёшь.
— Ага. Видишь, как всё просто, если хоть немного подумать.
— Я не думаю. Я чувствую.
— Можно и так, — согласился Франсуа. — Тоже способ познания.