«Жена да убоится мужа своего». Ага, может, какая и убоится, да только не Валентина Ивановна. Шутка ли в деле – два председателя в одном доме, в одной семье: Иван Иванович в сельсовете председательствовал до самой пенсии, а Валентина Ивановна – в колхозе. Валентину в деревне за глаза называли «прямой безмен» за резкость и принципиальность. Всегда у неё была разделка с руки. В деревне долго вспоминали, как растяпа-тракторист заехал как-то на Валентинин покос и заработал коромыслом по голове, не выходя из кабины: старуха прямо через открытое окно огрела палкой незадачливого мужика, осыпая его отборной бранью. А сосед Сергей Митрохин мимо Валентининого дома несколько лет ходил с опаской после того, как утопил в проруби её лом и заработал железной лопатой по хребтине. С визгливой старухой из соседней деревни, прозванной за любовь к скандалам Лайкой, Валентина «собачилась» частенько, иногда спорили каждая от своего дома, через колхозное поле, голоса у обеих были что надо. Тогда весь околоток замирал, с опаской прислушиваясь к тяжелым словесным баталиям двух крохотных старушонок. Иван-то поспокойнее был, поинтеллигентней: как-никак закончил пять классов и в райцентре милиционером еще до Отечественной несколько лет работал.
Скандалы в семье тоже случались часто. Бурные «дебаты» мог вызвать какой угодно пустяк, начиная от количества заколин в зароде, заканчивая методами воспитания подрастающего поколения.
С чего в этот раз начался спор ни Иван, ни Валентина уже через несколько минут и вспомнить не могли. Сначала бывшие председатели обменивались репликами, потом репликами на повышенных тонах. Первой «удар ниже пояса» нанесла Валентина: припомнила муженьку старый грех. Иван видным мужиком был, высоким, стройным, чубатым. Валентину же природа, наделив скверным нравом, обошла красотой: плоская фигура, жидкая косица волос под гребёнкой, маленькие острые глазки и тонкие губы. Это ли, или уж порода такая кобелиная была, но гулял Иван от жены по молодости частенько. Раз Валентина прознала, что супружник к молодой учительнице на квартиру запохаживал, «выкурила» изменника из избы от соперницы, а чтобы неповадно было, стёкла все «повыхрястала» (так она сама со смаком рассказывала городской снохе, хвастаясь перед тихой, неконфликтной Марией). Потом нажаловалась в партком, учительницу тихо-мирно из деревни куда-то перевели, а Валентина всю жизнь при каждом подходящем случае Ивану эту «любов» вспоминала. Вот и в этот раз не стерпела, припомнила:
— Кобелина! С учителкой спутался! – визжала Валентина.
— Дура! Чё еще вспомнила! – огрызался старик.
— Ой ты Гришка ты Мылов! Егор ты Панютин! — нападала жена, обзывая в запале супружника именами самых непутних в деревне мужиков.
— Авдотья ты Петухова! Анна Пантелеева! – не отставал Иван.
На этом словесные аргументы у председателей в отставке закончились. Теперь в ход пошли аргументы «железные» — в прямом и переносном смысле: Валентина схватилась за ухват, а Иван, оглохший от рева и потерявший всякую выдержку, — за кочергу. Дело было на кухне, так что «аргументы» сами под руку попались. Нет,  они не дрались, но так грозно размахивали кухонно-печной утварью пред носом друг у друга, что кот от страха забился в подпечек, а мухи перестали жужжать под низким потолком, оклеенным физическими картами СССР белой стороной наружу.
Махались долго. Перевернули ведро с родниковой водой, стоявшее на крашеной лавке, отбили кусок известки с печки. Наконец и старику, и старухе надоело. Валентина вылетела в холодный коридор, бросив на ходу последнее оскорбление муженьку-вражине:
— Дристун!
— Курва! – не остался в долгу Иван. Ещё не хватало, чтобы последнее слово за бабой оставалось.
Валентина бежала за коровой в загон, и с губ её не сходила улыбка: «А вот ведь не поддалась!» Иван ждал, пока кусок маргарина растает в пшенной каше, сваренной бабкой в русской печке (после таких встрясок у старика разгорался аппетит), и приятная думка не выходила из головы: «Вот ведь не уступил!»