– «И чего теперь?» — думал Клушин – « Вонять с ней мимо летнего сада, потом через Фонтанку, потом через  Пантелеймоновский, потом по всей Пестеля аж до Моховой? В туристический блин сезон мимо всяких там фифочек? Вот стыдоба!

Собака вздохнула и вальяжно разлеглась в ангелах.

И тут Клушин смотрит на этих чёртовых ангелов и понимает, что до дури хочет в них изваляться; ну просто до дури.

Завалится в ангелов как в детстве в сугроб, закрыть глаза и замереть. И ещё тыркается в голове у Клушина: — « Не просто так сука-то моя в дерьме-то валяется, запах свой отбивает, а  может и я через это,   обвалявшись в «беленьких», «запах своей земной жизни вымараю… Дерьмо из себя источу… — вот так умно рассудил Клушин. — Другой стану, новый… белый нафиг и сверкающий…»

Клушин воровато огляделся, бодро лёг на спину и стал елозить по мокрой зассаной траве газона.  Собака ошалело таращилась на хозяина и подвывала.

Поелозив, Клушин замер с раскинутыми руками и лежал некоторое время неподвижно: представлял, как ангелы присасываются к  нему и отваливаются потом в траву разбухшими пиявками полные Клушинской дурной чумной жизнью… В голове всплыло, как в детстве Клушин сачком в ряске пруда за их огородом вылавливал своей бабке Полине пиявок в майонезную баночку и бабка прикладывала жирных червячков к своей пояснице. От радикулита. И потом от пиявок оставались маленькие алые кровоподтеки… Клушин задрал майку, оглядел бледное с зимы пустое вялое тело – «Идиот» — опустил майку. – «Совсем спятил, да…»  Собака подванивала и выла…

— Да заткнись ты! — Клушин сел. Его знобило: промокший спортивный костюм гадко подлип к телу. Собака тревожно косилась на хозяина, как не узнавала…- «Похоже действует» — оторопело подумал Клушин и нервно обшлепал себя руками. — « Сука прежнего меня не чует…»

В жёлтых глазах собаки на Клушина растерянно пялились два типа в подлипших кружочках конфетти, как на утро повядший салат оливье после Нового Года.

— Да Викуся, не плачь зая, просто  дяденька с собачкой гуляет… — Послышалось сзади. Мимо, из-за спины Клушина, нарочито громко переговариваясь, прошмыгнули две мамаши с колясками, одна обернулась. — А может и пьяный, а Надь? – Да больной Нин, — кивнула на Клушина толстуха… Тут моя мать из Ростова погостить сподобилась, так и недели не прожила: — « У вас тут, доча,» — говорит, — « все или блин больные или психи …Как и твой муженёк интеллигент засеря. А ещё культурная столица!» и уехала. Прикинь. Вер, ну пошли блин  быстрее, а то этот, в конфетти, того и гляди вскочит…

Клушину стало неловко и ужасно всё глупо.

— Уйди, — отмахнулся он от собаки, жалостливо вылизывающей  его лицо жарким шершавым языком, — ведь только что дрянь под кустами ела, гадина такая… Собака жалостливо завыла…

— «Всё таки признала…» — Клушин встал, подхватил поводок, и парочка пошла  к выходу: коричневая легавая и рядом мужчина в мокром  тренировочном костюме с подлипшими к  спине фигурками ангелов.

Прохожие не оглядывались.

— «И верно, тут психов больше чем листьев на деревьях. Кому интересен мужик в ангелах» —  Клушин перегнувшись через решётку Пантелеймоновского, выждал, когда  из под моста воровато высунет тупую морду речной трамвайчик, тщательно прицелился и плюнул в толстуху на алой палубе в маленькой розовой шляпке, попал, и пошёл дальше, волоча за собой понурую собаку.

Солнце припекало.

Собака смердела.

Спина подсыхала.

И ангелы тихо отваливались сами собой один за другим, оставляя еле заметный белый след на асфальте у них за спиной и маленькие  лиловые пятнышки на белой футболке Клушина.

Парочка ещё какое-то время тупо вихлялась среди прохожих по Пестеля пока у перехода через Соляной не пропала из виду окончательно.