Я невольно проводил их взглядом. Они шли вдоль линии прибоя: он, маленький сухощавый; она, рыхлая, крупная – два чёрных силуэта на фоне лежащего на горизонте тяжкого бордового солнца.
Метров через тридцать они раскрыли свой Красный Зонт и стали переодеваться.
Женщина, снимая бюстгальтер, закинула руки за спину, наклонилась, и я ещё подумал: — «Боже, какие огромные груди. Немыслимо. Должно быть её мать, и мать её матери… и бабка её прабабки… — были потомственными кормилицами.
— Бонджорно, — они оба стояли передо мной и, разом, несли какую-то тарабарщину на дикой смеси языков.
Не итальянцы, единственное что я понял, хотя и «мой итальянский» – хуже некуда.
— Моцарт, — женщина тыркала в свою необъятную грудь; Фрейд, – тыркал сухонький в себя, Швейк. «Зальцбург» — понял я. – «Австрийцы»
— Водка, матрёшка, Горбачёв, – ткнул я в себя. — Саша. Они радостно закивали – Sasha, гут Россия…»
Дело пошло. С помощью несложной артикуляции и жестов выяснилось, что она Марта, а он Карл, как их король: Марта игриво поправила на плешивой голове сухонького несуществующую корону. Но она зовёт его Карлик: Марта ткнула в Карла пальцем – тот присел и сделал гадкого тролля.
Выяснилось, что в Калабрии им нравится и здесь дёшево, и они снимают весной и осенью домик: недорого. Интересовались что здесь у меня, купаюсь ли я на родине в Волге и пью ли каждый вечер водку и какого цвета моя машина Волга — наверно чёрного. Ответы их озадачили. Марта восхищалась моей фигурой и в течении разговора делала ко мне неожиданные выпады, как бодливая корова.
Карл поинтересовался — сколько мне лет, и какой у меня годовой доход. Про доход я умолчал, про возраст ответил. – «Шварцнегер» — Карл одобрительно покачал головой. – «Зэр гут Sasha…»
Мне вдруг стало скучно. К тому же я давно собирался купаться и нетерпеливо мял в руках плавательную шапочку. Они почувствовали неловкость и мы раскланялись.

Отплавав, я нежился на жарком песке, когда почувствовал, что надо мной стоят: это была Марта.
После плавания в холодной морской воде её лицо и фигура словно разнялись.

Лицо теперь принадлежало вполне симпатичной молодой женщине, а тело — обрюзгшей старой корове.
Некоторое время Марта пристально смотрела на меня, молча, потом стала, не переставая, тараторить. Неожиданно я осознал, что понимаю её: и то, что она на много младше меня, и что ей надо спешить купить домик в Калабрии пока жив Карл, ( с последним переездом из Австрии её бедный Карлик еле справился), и то, что с Карлом у них нет общих детей, а у неё от первого брака премилая Анна, а у Карла – Анхель и Ганс, и что у меня крепкие ягодицы и накаченный торс и вот номер её телефона, так, на всякий случай… Марта проворно присела напротив на корточки, выхватила ручку из моего ежедневника и, проговаривая вслух, записала там длинную колонку цифр.
Я тупо смотрел на её одутловатые сильные бесформенные ноги, на обвислый живот, на длинные чёрные волосы, выбившиеся из-под проймы чёрного купальника, испытывая смесь отвращения и неожиданной похоти… Поднял глаза и увидел у Красного Зонта отчаянно машущего нам руками Карла.
Неожиданно Марта схватила меня за руку и, вращая другой, как моторный самолёт пропеллером, гудя, поволокла в сторону Красного Зонта. В последний миг я зачем-то прихватил плавательную шапочку видимо по сложной ассоциации с презервативом и, теперь доверчиво волочился за огромной австриячкой, как покорное дитя за кормилицей.
Низкозадая Марта, смешно подпрыгивая, коряво громыхала передо мной на тяжёлых отёчных ногах, как неолитическая баба из раскопов и счастливо похрюкивала.
Стало неожиданно легко и покойно, как в детстве, когда мать, утром, полусонного, тащила меня через пол Москвы в детский сад от её работы на Добрынинскую. Я плёлся сзади с запрокинутым счастливым лицом и, размахивая другой рукой, мысленно подгибал ноги и представлял, что я птица и лечу по небу.