Санька ловко обходит соперника, удар по мячу… Гол! Трибуны ликуют, Санька победно поднимает руки над головой и бежит по футбольному полю…
Насладиться триумфом помешал голос матери, который прорвался откуда-то сверху, заглушая восторженные крики болельщиков:
— Ребята, подъём! Семь часов уже, петушок давно пропел! Опять вчера до темноты мяч гоняли, полуночники. Вставайте блины есть!
Футбольное поле исчезло, восторженный гул трибун стих. Санька приоткрыл глаза и недовольно забубнил:
— Сама ешь свои блины! И в каникулы поспать не дают. Весь год в школу будили в экую рань…
Но мать уже ушла, поэтому Саньке никто не ответил. Глаза никак не хотели открываться, голову какой-то неведомой силой тянуло к подушке. Напротив Саньки покачивался, свесив с кровати худые голенастые ноги в синяках и царапинах, младший брат, десятилетний Витёк – тоже разбудили, значит.
В комнату заглянула бабка:
— Санька, Витька, блины стынут! Сметанки вам накипятила целую миску – макать.
Пришлось вставать, всё равно ведь не отстанут.
Растрёпанные и заспанные, вышли на кухню, упали на табуретки около стола, застеленного старой, в порезах и пузырях от горячих посудин клеёнкой. Бабка, развернувшись от русской печки и кинув на большую тарелку очередной блин, прикрикнула:
— Мойтесь сначала, грязнули! Лицо-то, поди, с прошлой бани мыла не нюхало!
Пришлось идти умываться. Санька, звякнув для вида умывальником, сухой рукой провел по щекам, а потом, набрав в ладонь воды, брызнул в стоящего сзади в ожидании очереди Витьку. Витька от неожиданности тоненько, как девка, взвизгнул и толкнул Саньку в грудь. Оба засмеялись. Процедура умывания была завершена.
Стопка блинов таяла на глазах. Над тарелкой то и дело мелькали загорелые руки, сворачивали блинчик в трубочку и макали то в густую сметану, то в прошлогодние солёные рыжики, то в толченую бруснику с сахаром. Братья ревниво следили друг за другом, кто сколько блинов съест: соревноваться любили во всём. Санька проглотил двенадцать блинов. Витёк – только девять, а когда старший брат засмеялся, стал оправдываться: «Я ещё мог бы, только мне большие блины попадались, а тебе поменьше, я видел, что поменьше!» Опять начали толкаться, но бабка погрозила сковородником. Сразу притихли. Довольно щурились на огонь в русской печке, разомлев от еды и кухонного тепла.
Сморенный сном, Витька уже поплыл с табуретки, когда в кухню с улицы зашла мать:
— Собирайтесь, одевайтесь, пойдём за черникой на Кузнецовскую дорогу, сейчас только бабушка блины допечёт и корма скотине поставит.
Блаженное настроение как рукой сняло. Вскочили, зашумели, что надоел этот лес, каждый почти день то за ягодами, то за грибами. Мать с бабкой молча делали свои дела.
Поплелись в коридор, где за дверью, на гвозде, висела их лесная одежка: старые рубахи, штаны и куртки.

Вышли из дома в девятом часу. Утренняя свежесть еще чувствовалась в воздухе, но июльское солнце уже вовсю пригревало. В загоне у реки мычали коровы. Пахло пирогами из чьей-то печки, и бабка вздохнула:
— Сегодня уж без пирогов мы, квашню не ставила: в лес пошли, некогда, а завтра чего-нибудь состряпаю.
Сначала пару километров шли по грунтовке. Санька с Витьком развлекались, кидая мелкие камушки в дорожные знаки, пока мать не выругала и не пообещала нажаловаться отцу.
За старой фермой свернули на тропинку и пошли через поле. Резиновые сапоги заблестели от росы. Впереди ходко шла бабка, держа на локте согнутой руки свою любимую корзинку (другой посудины для сбора ягод она не признавала). За бабкой, щурясь от солнца, шла мать. В руках у неё было красное пластмассовое пятилитровое ведро, которое Санька с Витькой ненавидели: мать из леса никогда не уходила, пока это противное ведро не наберёт с горкой. Сзади брели братья, на ходу сшибая донышками бидончиков головки клевера.