Дождливой ночью люди спали.
Стучали капли по стеклу…
Часы лишь за день не устали.
А я устал. Да не уснуть.
Моя бессонница всё крепче…
Вдруг — в двери стук. Сердито встал.
Халат, накинутый на плечи,
К двери сердито прошуршал.
За дверью гость. Старик незваный.
С чего бы в полночь принесло?..
Его ладонь грязна, и — странно —
На ней потёртое число…
«Который час?» — я буркнул сонно. —
«Ты шёл бы, братец, не ко мне!»
Ни зги в глазах его бездонных,
И дверь закрылась в тишине.
Чуть отошёл — опять стучится,
Едва-едва, как мелкий дождь.
«И что ж тебе, старик, не спится?
И сам с тобою не уснёшь».
Приёмник взял, протёр от пыли —
Быстрей нелёгкая пройдёт, —
И на волне помехи всплыли,
И слов понёсся переплёт.
Мир уплывал. Смыкались веки.
В том гулкий шелест виноват.
Я помню голос человека,
Вещавшего про Бухенвальд…
***
Обломки. Дым. В пыли завалов
Лежит палёная тропа…
Куски прожжённого металла
Вдруг обнаружила стопа.
И поднялись вороньи тучи,
Затмив свинец на небесах;
И дымом залитые кручи
Метнули в воздух чёрный прах…
Я гулкий вой заслышал скоро.
Он взрезал воздух, как снаряд.
То кличет псов хромая свора,
Из тьмы шагая наугад.
Из-под палёной грязной шерсти
Блестят ослепшие глаза…
За что ты, свора, жаждешь мести?
Меня ль ты рвёшься наказать?
Кипела дрожь. Скакало сердце.
Я нёсся прочь, что было сил.
Но никуда от них не деться —
Забор надежду уносил…
Хлестал в порыве ветер встречный;
Он сбил мой дух в один приём.
И запах крови — спутник вечный, —
Привёл слепцов поводырём.
Дымились земли холокоста;
Я был в одном из лагерей…
Мне было суть понять непросто,
В кругу безжалостных зверей.
Но лишь вожак худой, щербатый,
Оскалил жёлтые клыки,
Я понял всё. И в миг расплаты
Не поднял на него руки.
Я заглянул в глаза слепые
И… пса погладил по спине.
И слёзы горькие, скупые
Упали в мёртвой тишине…
В глазах слепых пылало небо,
Горел костёр из тел людских;
В Аду лишь пленник русский не был…
Тяжки фашистские тиски.
Его на месте расстреляли,
Как сотни пленников других…
А души их собаки стали —
Так русских видели враги.
И в миг заветный чей-то голос
Разнёсся бурями ветров,
И воем небо раскололось
От псами поднятых голов:
«Ни в Ад, ни в Рай нам нет дороги;
Потерян нами дом родной.
Мы вечно воем на пороге
Меж жизнью, смертью и войной.
Мы вечно стонем, словно черти,
Судьбе озлобленной грозя:
Нам не видать покойной смерти,
А жизнью жить никак нельзя».
***
В поту проснулся. Утро било
В глаза сквозь комнатный бардак.
Я вспомнил всё. Меня сдавило…
Ушёл ли утром тот бедняк?
Старик всё там. Едва не спящий,
Сидел, поджавшись, будто пёс…
И я со скорбью настоящей
Его обнял, не пряча слёз.
Остыло время. Всё ни к чёрту…
Рыдал, бессилен, слаб и прост.
Кто знал, что номер тот потёртый
Навек оставил холокост?..
В общем интересно. Но еще строгать и строгать, чтоьы не было такого, типа
«сбил мой дух в один прием» или
«Халат, накинутый на плечи,
К двери сердито прошуршал».
Тут еще надо определиться с холокостом. Холокост относится исключительно к еврейской нации. А вы пишете
«В Аду лишь пленник русский не был…», под русским плеником понимая (мне так кажется) именно собирательный образ советского человека (более двух сотен национальностей). Это, думается, верный путь: вряд ли стоит из зтих двухстот с лишним национальностей отдельно позиционировать одну, но холокост тогда оказывается не при делах — именно в вашем стихотворении.
В общем, я бы на вашем месте отложил стихотворение в стол недели на три-четыре, а потом со свежим глазом, лупой и скальпелем тщательно прошелся бы по нему с чисткой. И был бы готов к тому, что эта чистка будет не последней.
Ну вы — как сами решите. Во всяком случае, думаю, эт стихотворение стоит того, чтобы с ним поработать, серьезно поработать.
Поддерживаю. Может получиться пронзительная вещь. Но нужна серьёзная и очень аккуратная работа над словами и образами.
Не торопитесь , Сейчас наверно действительно лучше пока что его не трогать . Тема очень стоящая ..Поэтому, здесь сверкать должно каждое слово ..Меня немного смутило что образ псов у всех .