Пивка попили…
После смены встретились в гадюшнике под сердцещипательным именем “Ивушка”. Измученные мухами лампочки уныло таращились на людей, превращавшихся в шелупонь. Дым выползал, минуя беззубые рты, смердящие зевала, орущие хлебальники. Начали с бокала пива. После третьего показалось мало, и Жорка побежал за бутылкой. В единственный сортир топталась благоухающая мочой очередь, посему мы с Лёхой двинулись в ближайшие кусты. Заросли находились во дворе у детского садика. От частого полива листья, трава, земля местами желтели лысинами. Слышались голоса. Малышей забирали домой, и некоторые мамочки, проходя мимо, презрительно хмыкали. На окнах квартир задёргивали занавески. Бедные наши спины.
Вернулся Жорка. Затарились по новой пивом. Свободных мест, разумеется, не оказалось. Смахнув рыбью чешую, разместились на подоконнике. Обильно разбавили водкой пену. Ёрш оказался задиристым. Залазил вовнутрь с трудом, пытаясь выскочить. К тому же, я уронил плавленый сырок на заплёванный пол. За следующим идти не хотелось. У прилавка нервно галдела жизнерадостная очередь. Забулдыги, передовики, интеллигенты терпеливо подталкивали друг друга животами. Так и допил, не закусывая. Пора идти баиньки.
Лёха, Жорка и я жили в общаге в одной комнате. Соблюдали минимальный порядок. Окурки трамбовали в стеклянную банку, обладали тапочками, тарелками, веником. Иногда, подкупив тётеньку на входе, приглашали в гости размалёванных девиц, надеющихся выйти замуж. Вкалывали в одну смену, хоть и в разных цехах. Был ещё Четвёртый, электрик, тот ещё фрукт! Он работал только с утра. В наш расклад попадал редко. Ребята вымахали ростом на две головы выше меня, да и годков имели поболее. Но соображалкой не отличались, тормозили в простых ситуациях. Мы, в одной посудине, представляли гремучую смесь.
Наконец выбрались на улицу. Стемнело. В небе шастали гагарины, на заводе выдавали рекордную плавку, жёны начинали пилить супругов. А нам приволье. Ни долгов, ни обязанностей! Впереди не паханное поле. Пошатываясь, на автопилоте, Лёшка держал меня за шкирку. Я парень тщедушный, мог испариться по дороге. Дома наплывали фрагментами, и куда-то прятались. Деревья стремились чмокнуть в лоб. Тротуар казался мучительно бесконечным. Ни дать не взять – аэродром.
За углом нарисовалась группка пацанов. Ну, не совсем группка – кодло, человек с двенадцать. Кто на кого – не понятно. Разборки устроили. Всемирную историю обогащают. То ли выпивку, то ли бабу не поделили. Ихние дела. Да беда в том, что гоношились они поперёк нашей взлётной полосы. Зная покладистый характер своих корешей, я стал трезветь. Как в воду глядел. Жорка театрально рванул на груди рубаху и с героическим воплем “Десантура, вперёд!” кинулся в середину месива. И понеслось…
Когда добрались до нашей обители, вахтёрша трижды перекрестилась.
И вот стою перед зеркалом. Губы – две отбивные с кровью. Под глазом наметился салат из цветной капусты. Вместо зуба – проход в каньон племени навахо. Красавчик! Ну, а Жорка без особых примет. Тупо ухмыляется. У него вечно побитая морда. Принёс из кухни чайник. Полпачки заварки вбухал. Стаканы с припасами из тумбочки достаёт. Пряники из кулька в тарелку высыпает. Только чем же жевать? Лёха стонет и прикладывает мокрое полотенце к буро-малиновому боку. Раненая штанина простреленным знаменем со спинки стула свисает. Часы без стекла и стрелок в потолок уставились. Вдруг ко мне обращается:
– Слышь, писака! А что важнее у тёлки: сиськи или ноги? Чем классики мозги пудрят, чего за пазухой держат?
Я поперхнулся.
– У кого спрашиваешь? – вмешался Жорка. – Он, с его физией, ни к одной юбке не сунется. Ему о примочках думать надо, – и добавил, мечтательно размешивая сахар ложечкой, – вообще, главное у бабы сиськи. На них спать можно.
Я опять глянул на своё лицо. Точь-в-точь безволосое сидячее место у мартышки, с вертикальной расщелиной.
Обернулся и буркнул:
– Важнее у женщины задница.
Сели пить чай. Никто не спорил.