У него было редко встречающееся имя — Ярослав, и необычная для мужчины профессия — классический танцовщик. Балетный плясун, как именовал себя парень, немного стесняясь, но, в то же время, гордо, с дерзким вызовом. Он учился и работал по специальности в Нью-Йорке первый год. В свои неполные двадцать лет Ярослав выглядел почти подростком: высокий, худенький, скульптурно сложенный и подвижный мальчик, немного резкий в движениях. На смуглом, исхудавшем от постоянных гастрольных перелетов и переездов лице, еще не утратившем детскую плавность линий, завораживали глаза. Они не отвечали общепринятым во всем мире канонам красоты: не отличались ни необычайным размером и экзотическим разрезом, не излучали особенный, так воспеваемый поэтами, неземной свет. Но глаза нельзя было назвать среднестатистическими. Это понятие вообще было не применимо к этому парню-загадке.

Его глаза не терялись в однообразной серой волне лиц, плавно нахлынувшей на город. Они магнетическим образом приковывали к себе внимание прохожих, как горящие в бурю маяки манят взгляды обреченных на гибель моряков. В них мирно горел огонь жизни — простой, понятный, согревающий сердца и дарующий надежду безнадежным душам. Особенно душам, утратившим свой внутренний сакральный огонь: медленно тлеющим, чадящим и почти потухшим. Эти остывающие лампады пытались поймать в его взгляде ту искру, от которой смогли бы зажечься вновь. Но пепел не воспламеняется.

Описать цвет глаз Ярослава, пожалуй, не под силу самому выдающемуся писателю и даже художнику, имеющему мировую известность. Но не использовать эту счастливо представившуюся возможность было бы еще одним преступлением против человечества. Каждый, кто видел его глаза впервые, по-разному мог описать цвет: в силу своего жизненного опыта, богатой фантазии и набора хранящихся в памяти, часто употребляемых в обществе, эпитетов. Сухой физиономист определил бы этот цвет, как темно-карий; влюбленная романтичная девушка назвала бы шоколадным, а люди с творческим воображением даже не задумываясь, сравнили бы их с бездной — притягивающей своей глубиной; неизученной Вселенной, которую стремятся постичь далеко не все. Это была неповторимая, непредставленная в известном спектре цветов расцветка. Такие оттенки встречаются только у самородков, чудом добытых счастливыми кладоискателями. Этот цвет находился за гранью понимания. Ему не придумали еще названия. Но все же возьму на себя смелость предложить новый цвет — цвет искренности.

Этот взрослый ребенок, уже попробовавший в своей недолгой, но удивительной жизни горький привкус первой несчастной влюбленности, еще не познал истинную любовь. Ее терпкий, с солоноватыми нотками крови разбитого сердца, неповторимый вкус и букет ароматов кожи, волос, рук любимого человека. Эти чудесные открытия ему предстояло пережить. А пока, накинув на голову капюшон байковой толстовки, будто защищаясь, таким образом, от обрушившегося на него мира, спрятав руки в карманы полосатых брюк и немного ссутулившись, как обычный подросток, Ярослав брел по незнакомым улицам. Под ногами скрипели яркие, отдавшие всю свою зелень бесцветному небу и еще не успевшие пожухнуть, листья деревьев. Это время года примиряло с неизбежными потерями. Морозный вечерний воздух приятно холодил разгоряченное лицо и прямо заявлял, что зима не заставит себя долго ждать. Возможно, он был единственным человеком в этом городе, кто с таким нетерпением ждал ее первого вестника — снега-призрака, таившего от одного неосторожного прикосновения взгляда. Ярослав наслаждался такой редкой для него удачей — одиночеством. Он бесцельно шел, стараясь скрыть от встречных прохожих безудержное ликование. Никто не узнавал его, не останавливал, не пытался проникнуть в душу…