Это были макароны по-флотски с жареным луком и банка солёных огурцов. Пахло аппетитно, но я ощущал себя не в своей тарелке и с трудом глотал пищу.

Потом мы попили чай с сухариками и перебрались в салон. Обычный комплект мебели дополняло старенькое пианино. На диване горкой лежало постельное бельё. Люстра со стеклянными подвесками безмятежно рассеивала свет.

– Солнышко! Порадуй нас музыкой.

И закружились в невесомом вальсе лепестки цветущих абрикос, свежий ветерок окунулся  в сверкающие переливы ручейка.  Длинные пальцы завораживали. То взлетали в синеву, то опускались падающими листьями, то ласково ерошили мои волосы. Их обладательница чуть виновато изучала меня растерянным взглядом. На губах улыбалось щемящее страдание.

Я лежал на волнах, рождённых в далёком прошлом эмоций. Очнувшись, только и промямлил:

– Вы волшебница!

– Это не я, это Шопен.

Саша сидел с закрытыми глазами. Его крепкие руки безвольно свисали вдоль колёс. Мне стало не по себе.

– Я пойду.

Стоя в дверях, она произнесла:

– Приходите. Он будет вам рад.

Через день, купив коньяк “три звёздочки”, коробку конфет, лимонад, я явился в гости. Саша был один.

– О, молодец! Думал – не увижу.

Откупорив бутылку, продолжили баталии за шахматной доской. В этот раз у меня получалось играть гораздо лучше. После выстраданной ничьи я непроизвольно загляделся на висевшую фотографию, на которой улыбалась счастливая пара с лыжами в руках.

– Карпаты. Славское. Через год там и произошло.

– Извини.

– Да чего там. Куда от этого!

Открылась входная дверь, и хозяйка, странно посмотрев на меня, воскликнула:

– Всем привет! А я купила сосиски. Через пятнадцать минут прошу за стол.

Потом опять Шопен наполнял вечер ароматом грусти и безнадёжности. И опять  в дверях услышал:

– Не стесняйтесь, приходите.

Я работал посменно и как-то забежал утром к Саше с пряниками. Попили чай, и он стал разглядывать проклюнувшиеся клейкие листочки за окном. Юные ветки тянулись по лучам к небу. В квартиру бесцеремонно тыкался носиком апрель. Приближались весенние праздники, и женщина-дворник подкрашивала кое-где железный заборчик.

– Слушай, а почему не выезжаешь на улицу?

– Там шесть ступенек. Мой заснеженный перевал. Иногда Солнышко выталкивает меня из логова, но больно и стыдно смотреть, как она упирается, пытаясь затащить обратно на площадку.  А одному – никак. Вот я и отнекиваюсь.

– Так давай вместе!

У вешалки стоял настил из фанеры метров двух длиной с упором на конце. Я с трудом установил этот монстр вдоль лестницы. Саша, держась за перила, скатился к выходу и чуть не опрокинулся, наткнувшись на порог. Хорошо, что я успел схватить его за плечи.  Гуляли часа полтора. Он оживился, шутил, рассказывал байки о туристах. Наклонялся и трогал траву, гладил стволы деревьев.

С тех пор, когда было свободное время, мы устраивали вылазки к соседнему скверу. Умный, начитанный, умеющий подтрунивать над собой, Саша перевернул во мне что-то, оживил мир литературы, науки, фантастики. Мы говорили о тайнах Вселенных, о завораживающей мелодии ночного неба, о вечном одиночестве планеты Плутон. После каждой встречи я, как шарик наполнялся воздушной смесью и взлетал над покрывшимся тиной омутом повседневности, ощущал себя комфортно в однообразном муравейнике людей. Он вдруг стал для меня другом, братом, пастырем.

Как-то раз, разлив водку по рюмкам, Саша обратился к жене:

– Солнышко, оставь нас, пожалуйста, одних. Есть разговор.

Закусили.