Брюхан по-своему видел и дружбу, и корпоративное единство. Оно, в основном, выражалось в совместных застольях (после официальных заседаний-совещаний) по праздникам и в знаменательные дни. Иногда, не без спиртных напитков. Хотя, проходило всё это во времена строгих законодательных запретов на возлияния на рабочем месте. Брюхан любил коньяк. Но, выпивая коньяк, непрестанно говорил, что любит спорт, не чужд лёгкой атлетике, ковровым видам спорта и, бог знает, ещё каким. О справедливости его слов красноречиво свидетельствовал увесистый живот. Чтобы не повисало всеобщее молчание, на таких мероприятиях, особо приближённые к Брюхану сотрудники заранее выуживали из интернета рифмованные строчки, согласно поводу. К примеру, про Новый год, ну или к 8 марта, дню рождения, юбилею. Бумажки раздавались всем участникам и они, с как можно большой выразительностью в голосе, читали, обернувшись к «виновнику торжества» (если таков был) или просто вставая по очереди. Угощение, как правило, было за счёт «виновника». А ежели такового не находилось, то вскладчину. Взносы сбирались профсоюзными лидерами коллектива. Будущие виновники, чувствуя приближение «празднования», обычно заранее начинали скапливать средства и ресурсы. Чтобы не упасть «в грязь лицом». Часто кооперировались по 2-3 человека. Так что это были «общие» юбилеи и дни рождения. Любимой темой разговоров бывала работа. И если у кого был благовидный повод сбежать с этих посиделок, страшно извиняясь, счастливчик удалялся ликуя.
Брюхан любил совещания, заседания и проводил их в срок и с завидной регулярностью. Иногда и сверх нормы. Всегда они проходили одинаково. Это был монолог пастора. Обычно он пестрел ветвистыми словами и фразами, которые не заканчивались логически и не имели смысла. Если бы кто-либо, к примеру, вёл развёрнутый протокол (или стенограмму) и попросил бы повторить сказанное секунду назад, вряд ли бы это Брюхан мог сделать. Полёт мысли шёл невообразимый! Брюхан часто употреблял слова, значение которых, вероятно, он точно не знал. Иногда, в полёте мысли его заносило. К примеру, узнав, что одна из сотрудниц издала сборник стихов, он носил обиду на её самовольство в сердце года полтора и, всё же, на одном из заседаний изрёк, ни с того ни с сего: «Я считаю, что у поэтов нет души!» Это было произнесено с такой экспрессией, что в воздухе запахло инквизицией, ведьмами и аутодафе. Ни лицах слушавших в тот момент можно было прочесть: «Да вы что, я человек прагматичный, а «эти» – с жиру бесятся», «Вот я бы в жизнь не додумался так сделать», «Я старый прожжённый технократ», «Видать, много свободного времени, а я то «пашу»!».
В общем, монолог руководителя обычно ярко отражал его мысли, даже если он пытался говорить витиевато и непонятно. «А эти…(верующие) звонят по воскресеньям, спать не дают» (недалеко от дома автора изречения церковь). И, тут все сотрудники становились заядлыми атеистами, даже если вчера ещё постились и неистово крестились… К слову, странная это смесь – постящиеся адепты дарвинизма. А таких было много!
Естественно, в протоколы заседаний «изречения» не входили. Протоколы писались секретаршей кратко, «потом» и под диктовку Брюхана: «повестка дня» – «постановили». Но изречения крепко засели в анналах коллективной памяти.
Брюхану свойственно совково-колхозное отношение к женщинам. Кстати сказать, если он хотел кого-либо оскорбить, употреблял именно слово «колхозник».
Отношение к женщинам… Что-то вроде как к вещам или к дойным коровам. И это отношение скользило в его высказываниях повсеместно. То он объявляя сотруднице, недавно отпраздновавшей свадьбу, что главное для женщины это «выйти замуж». То начинал рассуждать, что женщины и в кулинарии толком не разбираются и в математике. Вообще, Брюхан питал слабость к математике. У него что-то вроде Хрущёва: «Кукуруза – царица полей, а математика – царица наук!» Хотя, сам нередко демонстрировал элементарные арифметические ошибки.