Утро снова рисует, срывая покров
С плоскогрудой луны,
ставшей мутною карлицей,
Узких улиц сутулость, убогость дворов,
Где балконы друг с другом
сварливо толкаются.
Выставляет подушек армаду в окно
Лет моих, но парящая в воздухе женщина
Без одежды. Как выдержки долгой вино,
Тело щедро медалями солнца помечено.
И волос, ниспадающих в ад, красоту
Рассекает она пополам пирамидами,
У которых торчат на великом посту
И от голода пухнут вишнёвые идолы.
В глубине, в позолоченной раме, портрет
Всё следит. И контрастом обои облезлые.
Только мужа в наличии вроде и нет.
Может, пал на войне или в драке зарезали.
Неизвестно, какой ей пришлось быть женой,
Но хороший товар не тускнеет, не портится.
И к потокам лучей повернувшись спиной,
Удаляется плавно походкой танцовщицы.
Ей известно, что я без работы сижу,
Не скрываясь смотрю на потуги порхания.
Я ведь тоже без крыл, и понятно ежу,
Отчего у меня нестабильность в дыхании.
Вот так нищему вдруг – да бочонок монет!
Две кровати молчат и задавлены стенами.
На орбите земной половинки планет
Исчезают в саду под плодами – Вселенными.
А в субботу приходит из армии дочь,
Выдвигает подушки, примятые грушами.
У неё, вижу я, как у мамы точь в точь,
Пирамидки лет сорок не будут разрушены.