Внемли дождю, что город укутал мохеровым шёпотом.
Время устало замолкнет, — смахни его тихо с плеча.
Станет неважно твоё беспокойное «что потом», —
есть только вечное «здесь и сейчас».
Здесь и сейчас.

«Я – Пуля, пуля – дура,
жик-шпок, лечу из дула.
Куда? – Куда-нибудь:
в песок, а может, в грудь.
В окопчике стрелки
обучены – метки.
Противник – враг! Стрелок
нажал спускной крючок,
прицелясь, автоматом
посыпал пули градом.
Я – Пуля, пуля – дура,
жик-шпок, лечу из дула,
со мною смерть, свищу,
свой шанс не упущу.
В ответ к тебе, дружок,
сестра летит, жик-шпок…
Куда? – Куда-нибудь:
в песок, а может, в грудь.
Задачи равные у нас –
исход решает меткий глаз»

* * *
При чём, у меткого стрелка
оружие не наведет рука
куда неведомо. Всегда
имеет опытный ввиду:
куда придётся иногда
стрельнёт и палка раз году.

Снег падал на белые клавиши,
терялся в них…
Стирался роман наш давнишний,
врываясь в сны
лишь изредка стоном раненым.
Оскалясь, ночь
смеялась над глупыми нами,
которым
расстаться
пришлось.

Без ремней военный
как военнопленный:
вид как будто руки
пригвоздили к брюкам.
В сей момент они нужны,
чтоб не падали штаны.
А в ремнях солдат герой!
Он готов на марш и в бой.
На ремне солдата
фляга, нож, лопатка,
там же и подсумок есть
для патронов. И за честь,
за жизнь свою
патриот готов в бою
до конца сражаться
насмерть и не сдаться.
И пока солдат с ремнём
всё герою нипочём:
ни жара, ни холод,
ни потоп, ни голод –
превозможет, сдюжит.
Он подтянет туже
свой армейский ремешок,
бормоча: «Терпи, дружок…»

* * *
На крючке ремень висит,
разгильдяю говорит:
«Скинь штаны, готовься к боли!
Я помощничек для воли!»
Кстати, дырки на ремне
лишний вес сгоняют мне.

Призрак бродит по Европе, призрак Мары*…

Призрак Лихо, чтоб бояться,
над угрозой не смеяться,
как-то вздумало размяться
порезвиться, поиграться –
улеглось, лежит в карьере.
Дети Лихо присмотрели.
Удивляются ребята:
что такое – мяч, граната?
Стали Лихо ковырять,
жечь огнём, в футбол играть.
Неожиданно в ногах
Лихо лопнуло. Ба-бах!
Привидение довольно:
напугало и не больно;
разгильдяи будут знать,
что нельзя со мной играть…
Лихо – не банально,
может и глобально
всех достать, испепелить
в прах планету превратить.
Людям привидение
каждое мгновение
шепчет злобно тихо:
«Ждёте в гости Лихо?»

* * *
Римский бог войны для марта
дал название, и он —
вестник войн. Соавтор Марса-
Хольст*, а музыка — Дракон.

Смерть зовёт в свои объятья:
люди гибнут, с кровью снег.
Несмотря на то, что братья!
Несмотря на то, что грех!

Предки пеплом посыпают
событийные года
те, которые стреляют
в непокорность. Да, беда!

Душит ужасом стихийность.
Марту лишь могу сказать:
«Шизофреник! Истеричность,
горе, боль не оправдать!»

*Мара – в славянской мифологии призрак, привидение.
*Густав Теодор Холст — английский композитор.

Когда выбросишь весь мусор из своей жизни,
ты увидишь себя в отражении одиночества.
Вокруг шелуха из сорванных масок
и тихие вздохи сожалений.

И врастая покорностью в неподвижность
застывшего времени, ты стираешься дочиста
ластиком забвения
в мире пластмассовости.

Глава 1

В Петербурге, в маленькой квартире,
в доме на девятом этаже,
где с вдовой детишек двое жили,
свет горит, хоть за полночь уже.

Возомнив, что я для Зои нужен,
подарив французские духи,
мне случилось стать ей на ночь мужем,
ведь я набивался в женихи.

Близостью тогда мне душу грело.
Я познал: для ласки с мужиком
поливает Бог вдовицы тело
для любви особым молоком.

Зоя-жизнь прекрасней всех на свете!
Чем угодно ей готов помочь.
Не беда, что не мои с ней дети,
с ними я связать судьбу не прочь.

Припоздниться повод есть конкретный
всей семье: у торта и конфет
пчёлами летают семилетний
мальчуган с сестрицей пяти лет.

Детям губы женские шепнули:
«Поздно, вам пора, галчата, спать.
Я вам для того, чтоб вы уснули,
буду тихо сказку напевать».

Дети улеглись в своих постелях
и, не шелохнувшись, ждут, о чём
мама им расскажет. Т-ссс… Запели
вдовьи губы горным ручейком.

Глава 2

– В славном тридесятом королевстве,
всем на диву, благородный князь
выбрал деву на взаимном чувстве, –
так с напевом зазвучал рассказ.

Церкви, заливались перезвоном.
Созывали всех на мёд хмельной
в убранные к празднику хоромы
молодец с красавицей женой.

Образы пусть нарисуют грёзы.
Любонька — пером не описать.
Стройная красавица берёза, –
образно, вздохнув, сказала мать.–

Длинные ресницы молодицы
распахнули с зеленью глаза,
на плече упругая косица.
В золоте серёжек бирюза.

По волнам с гостями в хороводе
девица лебёдушкой плыла
так красиво, что потом в народе
о её красе пошла молва.

Свадьба отшумела. В теремочке
князь с княгиней счастливо живут,
словно небеса весной цветочка,
от своей любви ребёнка ждут.

Наконец-то день такой подходит,
и княгиня сына родила.
Вся семья от люльки не отходит,
чтобы ласка мальчику была.

Каждый день в святом семействе дружен.
Через два годка супруга в ночь
родила ещё, на радость мужу,
чудную, блондинистую дочь.

– Мамочка! А как детишек звали? –
прерывая сказочный рассказ,
сын спросил. – Танюшенькой и Ваней, –
Зоюшка ответила. – Как вас.

Князь однажды утречком в субботу,
взяв копьё и щит, на лошадь сел,
в лес поехал на охоту–
защитить от вепря свой удел.

Через три денёчка сиротливо,
без него, с понурой головой,
изредка потряхивая гривой,
лошадь приплелась одна домой.

Князь пропал. Супруга в горе билась,
мужа за околицей ждала,
в сарафаны без нужды рядилась
и кукушкой милого звала.

– Мамочка, вернётся ли к княгине
и детишкам запропавший князь? –
на тяжёлый Зоин вздох вдруг в сыне
к ней вопросом боль отозвалась.

– Спите, детки. Мягкая подушка,
одеяльце тёплое, кровать
вам подарят сон. На правом ушке
надо, притаившись, счастье ждать. –

Напевает матушка. – Недели
сплетены из маленьких забот.
Журавлиным клином дни летели.
Пролетел и в сказке целый год.

Родничком печаль семьи струилась
и текла, текла, текла, текла.
Ждать нет мочи. Женщина решилась
и лошадку вскоре запрягла,

посадила деток к ней на холку,
села по-мужицки на седло,
и на поиск мужа из посёлка
тронулась с детьми, чуть рассвело.

Цокают у лошади копыта.
Путников везёт лошадка в лес,
через поле, тропкой незабытой,
где охотник год назад исчез.

Баюшки-баюшки, спите, дети.
В лес волшебный тропочка ведёт.
К путникам протягивая ветви,
Леший погостить к себе зовёт.

Кто бывал в лесу, тот верно знает,
что хитрец умеет пошутить,
злюка заплутавшего, пугает,
может даже вовсе погубить.

Так он горемык загнал в чащобы:
бурелом – лошадке не пройти;
хитростью коварной сделал, чтобы
в зарослях дороги не найти.

Уф-уф-уф! От страха кровь застыла –
голосом вздыхающей совы
чудище болотное завыло,
для потехи дёргая кусты.

Вот и ночь. В ветвях луна гуляет.
Каждый шорох беспокоит слух.
С лошади наездники слезают
и от страха переводят дух.

Путники на мягкий мох присели,
поделили припасённый хлеб.
То, что в пищу Бог послал, поели
и легли, обнявшись, на ночлег.

Спящее семейство лес баюкал,
сонным покрывалом согревал.
Где-то на болоте филин ухал,
будто бы Кикимор созывал…

Дремлют звёзды. Засыпает сказка.
Сны, как листья леса, шелестят.
Персонажи спят, зажмурив глазки.
Зоя спит, и дети тоже спят…

Глава 3

Много лет прошло с той славной встречи
разрастается моя семья
есть свои у Вани с Таней дети,
подросла и Люба – дочь моя.

С Зоей нашим внукам ангелочкам
дарим теплоту своих седин –
самолично ягод и грибочков
наберу всегда в гостинец им.

Летняя прекрасная погода
сказкой на прогулку манит в лес.
Там люблю я утречком с восхода
побродить под тайнами чудес.

До полудня из лесной глубинки
выйду, и тропинка приведёт
на пригорок по кривой ложбинке,
где семья берёзочек растёт.

В сердце раздаются отголоски.
Здесь берёза-мать среди ветвей
укрывает две худых берёзки,
согревает нежностью детей.

Сяду, изумрудным светом
тень укроет. Кроны шевелит
ветерок, листва на ветках
будто от волнения дрожит.

Благодати у природы просим,
зная что, конечно же, всегда
чередой за летом будет осень,
а за ней – зима и холода.

Трудно ли представить мне метели,
обжигая, хлещутся они;
и терпенье в зимние недели
заплетает ледяные дни.

Тело режет колкая пороша.
От неё занудностью мутит,
и внатяжку ситцевая кожа
с резкой болью, трескаясь, трещит.

Я прилягу в курточке походной
и на ствол белёсый обопрусь:
белизну – следы зимы холодной –
на себе оставить не боюсь.

Можно ли из слов сшить душегрейку?
Я, деньков погожих пастушок,
о любви сыграю на жалейке
и сплету из музыки венок.

Будет много красок акварельных
на эскизе жизненном моём,
и они меж «берегов кисельных»
потекут «молочным ручейком».

Вспоминай родимые напевы,
тренькай балалаечный хорей,
песней о белёсой Королеве
душу мне немножечко согрей.

Жажду утолю её слезинкой,
а потом берёзу обниму
и, щекой почуяв холодинку,
умоляя, ветер попрошу:

«Миленький, для дождичка, крылами
потряси в лазури облака
и станцуй на поле с васильками
для меня с любимой трепака.

Пусть проснутся запахи хмельные,
и в цветах мохнатые шмели,
выедая соки полевые,
стереосозвучья завели».

Послесловие

В баню русский мужичок
из берёзы веничек
для парилки выбирает,
хворь из тела выгоняет,

хлещет спину и живот,
и мурлычет, словно кот.
Листья ласковой «девицы»
гладят ноги, ягодицы.

В чистой баньке ждёт полок.
Свежий веник в кипяток
замочить положит в кадку,
что бы пах он терпко, сладко,

приложив к лицу листвой,
запах девы молодой
ощутит. Плеснёт отвару
в печь на камни – вдоволь пару!

Жар-купель, путь позади…
Крест серебряный к груди,
прилипая, тело жалит.
Белый, чёрный ангел парил?

Всё прошло. Мужик спешит,
взяв подарки от души,
к той, что ждёт и лаской примет,
для него покровы снимет,

лаской нежной опьянит,
всё поймёт и всё простит,
лишь смахнёт с ресницы слёзы.
Скажет он: «Моя, Берёза, –
и в объятиях огня,
ей добавит, – жизнь моя!»

Малиновый радостный звонкий
вещающий в праздник трезвон:
«Я в данную жизнь мне влюблённый!
Диль – бом! Диль-дан! Диль дон!

Объятия – звон колокольный…
В любви и заботе людей
всегда на вершине холодной
с малиновым в сердце теплей.

Любите, страдайте, жалейте —
дано милосердие нам.
Заботьтесь о близких, не смейте
послать на кулички к чертям.

Легко беззащитность обидеть
безмолвием скудной души
и жить сухарём, и не видеть,
что нужен ты ей, не гроши…»

Печально в надрыв разговором
звенят языки в перебор:
«Молчите, что скажете – вздорно!
Помянем… Динь. Дзинь. Даль. Бом…

Для паствы отнюдь ты не пришлый.
Не страшно ли в бездну смотреть?
Умрёшь, а для встречи с Всевышним,
тебя надо тоже отпеть?»

Хочу! У Судьи бы Евгений
прощенья себе не просил.
«Спасибо!» – сказал на коленях
за жизнь ту, что мне подарил.

Голгофно для всех перед Богом,
крест данный, по жизни неся,
силлабо-тоническим слогом
не зря исповедовался.

От слов откровенных невольно
я грешник был явно сильней.
Малиновый звон колокольный
в строке поэтичной моей.

Малиновой негой согрейтесь —
моим откровения к вам.
Простите наивность, не смейтесь…
Бог скажет – отправлюсь к чертям…

Щенячий скулёж озябшего ветра.
От нас осталась
осени истоптанная труха
и бесконечная усталость.
Хочется чертыха…
И совсем не хочется верить
в цикличность природы
и неизбежность весны.
Твержу себе: не ссы,
прорвёмся!
Какие наши годы!

Летняя нега
в своей наготе
томится под покровом ночи
Данаей, — прям хоть фоткай.

Вот и мне бы
блаженства сладкий кусочек.
Но.. годы не те…
Всё больше тянет на водку.

© Любовь Богатырева, Дом Поэта, 25.07.2022
Свидетельство о публикации: V-WR № 483627108

Солнце внутри —
это значит так много.
Это любовь без конца и края.

Трогай, смотри,
чувствуй дыхание бога.
Это ворота рая.

© Марина Булатова, Дом Поэта, 25.07.2022
Свидетельство о публикации: T-FT № 862981702

Звёздной россыпью
расписной
твёрдой поступью
золотой
месяц движется
в небесах.
Он, напыжившись,
в облаках
ныне греется:
холодно —
смысл имеется.
На волне
бедный одинок.
В колее
млечности продрог.

Мы в тепле,
слушая джаз-рок,
холями*
согреваем даль.
Фестиваль:
паруса-печаль
жжём, не жаль.
Бьются корабли
в пух и прах.
Полночь, и нули
на часах…
Шхуну новую
от нуля
мотыльковую
ждёт семья…

Холя — уход, забота (нежность)
Холи — Фестиваль красок — ежегодный индуистский фестиваль весны.

Композиция «Кораблики». Выполнена в соавторстве с моей сестрой
Лёвиной Ольгой Сергеевной