Стена исчезла. На него глядела темнота, такая же непроглядная, как в аду. Только темнота ада была сухой, а из этой ощутимо веяло влагой. Даже туман образовался, хотя в комнате было вовсе не холодно. Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и дух божий носился над водою, вспомнил Лазарь. И ещё он вспомнил, как зажглось в этой непроглядной тьме негасимое пламя, как оно распространялось вширь, бледнея и остывая, как в остывающем теле пламени загорались искорки звезд — десятки, сотни, тысячи, миллионы, миллиарды. Как звёзды собирались в скопления, наречённые галактиками, как из пепла, оставленного негасимым пламенем, притяжение звёзд собирало планеты. Как на первых планетах появилась первая жизнь, как росла и развивалась — от простейших созданий до многочисленной сложно организованной флоры и фауны. Как появились среди живых существ разумные, как строили они свою жизнь, совершая множество ошибок и постигая горе от ума. И как ни пытался Лазарь их предостеречь, посылая различные знаки, — разумные толковали всё по-своему, а не как надо было бы. Как мучительно и нелепо — в разрушительных войнах, в самоистребительном покорении природы, в бессмысленном неограниченном проедании — погибали не внявшие предостережениям цивилизации. Как, потеряв счёт этим смертям, он в расстройстве сказал неверное слово, и звёзды в центре шарового скопления слиплись в одну больную чёрную дыру, и эта дыра принялась засасывать в себя всё, что было рядом. Как исчезло в бездонной пропасти всё шаровое скопление, потом наступила очередь ближних галактик, потом всё более дальних, а мир стремительно сжимался. Лазарь силился остановить катастрофу, но дыра оказалась сильнее, и мир схлопнулся в точку, и воцарилась первоначальная тьма.
И ещё вспомнил Лазарь: было время, когда он действительно звался Лазарем. Вместе с отцом — звали его Зевади, вот откуда фамилия-то — и братьями ловил рыбу в Геннисаретском озере. Как-то вечером, когда они уже вытащили на берег лодку и сушили сети, проходил мимо странный человек, говоривший очень складно. Отец пригласил этого человека разделить трапезу. Человек много говорил, а потом ушёл и увёл с собой двух старших братьев. Лазарь тоже хотел уйти, чтобы научиться говорить так же складно, как тот человек. Отец не отпустил. И всю ту жизнь Лазарь вспоминал того человека и пытался складывать слова в гладкую речь. Да, ключник мой Франсуа, не знаю, скольких ты рыбаков видал, но один начинал на манер кузнеца — с негасимого пламени.
— Эй, клоун, — окликнул Франсуа. — Тебе помочь?
Лазарь очнулся.
— Сейчас… — он оглянулся. Ключник смотрел пристально. Теперь Лазарь вспомнил и это лицо, и этот взгляд. — Спросить… хочу…
Франсуа поднял руку, сжав все пальцы, кроме воздетого к виску указательного. Один вопрос, понял Лазарь. Кивнул.
— Только не тяни.
Лазарь всё же помедлил. Столько всего хочется узнать, а спросить надо о самом главном.
— Вийон… скажи, они спаслись? Ну, те, которые в моём мире…
— Конечно. Ты же этого хотел. Вот и сбылось, — Франсуа помолчал, расплывшись в радостной улыбке. — Вспомнил всё-таки! Вот и ладушки. Ну, иди, клоун. Только помни: вначале было…
Лазарь повернулся и шагнул в ожидающую нового творения пустоту. Ключник Франсуа Вийон всё же не удержался — благословил. Коленом пониже спины.
10 апреля — 28 декабря 2013
CC BY-SA