Воздух продолжал накаляться. Лазарь сбавил скорость, но пот струился по лбу, шее, спине. Помнится, в прошлой жизни на такое налетали комары. Даром что город. Или специальный городской вид. Сейчас тучей бы вились. А вот нет их. Похоже, тут кроме нас с Кузьмой Иванычем других живых существ нет. Деревья, кусты и травы не в счёт, они из другого царства. Никуда не ходят, никого не едят, только воду из-под себя сосут потихоньку. Воду… Лазарь затормозил. Как же я раньше не сообразил? Можно же найти травку посочнее, пожирнее. Только не здесь, тут вся растительность выхлопными газами пропитана. В стороночке, подальше от этого бешеного трафика.
Лазарь свернул во двор. Если этот такой же, как и тот, где очнулся, то должны быть и трава на газонах, и цветы, и деревья. Они-то воду где-то добывают. А среди цветов ещё и весьма сочные стебли попадаются. Значит, можно попытать счастья. Не съем, так поднадкусываю.
Во дворе и впрямь было богато зелени. Газонная трава, не познавшая косилку, колосилась не хуже пшеницы на киношных целинных полях. Лазарь вырвал пук и протянул Кузьме Иванычу:
— Возьми, попробуй.
Кузьма Иваныч вежливо понюхал траву и тоскливо опустил морду долу. Лазарь отделил пяток стеблей и попытался разжевать. Мясистые с виду, стебли оказались сухими, как макаронины, шершавыми, как наждак, и вдобавок ещё колючими. Лазарь отшвырнул траву и долго плевался. Нашёл клумбу с цветами, выбрал стебель потолще, отломил, сунул в рот и сморщился от горечи. Кузьма Иваныч тоже отказался. Они прошли вдоль всего дома — длинного, подъездов на десять, — пробуя на зуб каждый новый вид растительности и каждый раз жестоко обламываясь. От безысходности Лазарь даже листья с берёзы попытался жевать. Они оказались такими же сухими и на вкус пластмассовыми. Кое-как освободив рот от мерзкой кашицы, Лазарь оглянулся. И ахнул.
— Ё-моё… Теперь я знаю самое главное занятие человека. Создавать мусор.
Пройденный путь был отмечен сорванными и брошенными на побитом асфальтовом тротуаре стеблями. Лазарь обречённо осознал, что всё это непотребство он сотворил сам, в одиночку и за небольшое время. И так вопиюще оно смотрелось, что нельзя было не прибрать.
От движения внаклонку почти сразу закружилась голова и накатила слабость. Лазарь встал на четвереньки. Стало полегче, но оказались заняты руки. Охапка же быстро распухла и в одной горсти умещаться перестала. Чертыхнувшись, Лазарь снял пижамную рубаху и соорудил из неё подобие мешка для мусора. Обратный путь отнял явно больше времени и сил. Завершив его, Лазарь упал на рубашку-мешок, ставшую подобием туго набитой подушки. Рядом тяжело плюхнулся несчастный Кузьма Иваныч.
Он долго тряс рубашку над мусорным контейнером, всё равно какая-то былинка застряла в складках и противно кололась под мышкой. Лазарь снял рубашку, снова вытряс, прощупал как следует. Ничего не найдя, надел. Былинка продолжала колоться. Лазарь огляделся в поисках идей и понял, что двор ему знаком. Вон та кривая разлапистая ветла в углу. Или не ветла? Тоже мне, певец родной природы, ни деревьев, ни цветов толком не знаешь, одна тёмная материя на уме. Ладно, пускай ветла. Потом вон та ярко раскрашенная лоджия на восьмом этаже. Бревенчатое сооружение на детской площадке, щедро затемнённое морилкой. Лазарь обернулся. Да, вот и панель над козырьком третьего подъезда: низкое окно, а над ним зелёный прямоугольник и жёлтый косой крест поверх, плоды творчества доморощенных дизайнеров. Надо же, столько времени таскался по родному городу — и не узнал! Лазарь заворожённо потопал к своему — первому — подъезду.