Перед дверью его взяло сомнение. Самобеглые железки, закрытые магазины с пустыми витринами — это же больше всего походит на декорации. И ничего узнаваемого до сих пор не было. И от родного двора до проспекта Мира в реальности далеко. Может, и это тоже декорация, которую хищный город-монстр выстроил, насосавшись воспоминаний? А у меня ведь домофон. Ключей нет, людей нет, и входа, стало быть, тоже нет. Лазарь всё же протянул руку к дверной ручке. В щиколотку впились зубы — Кузьма Иваныч ухватил, не то чтобы больно, но чувствительно и крепко. Лазарь вздрогнул и заорал. Кузьма Иваныч отпустил ногу и припал к земле, виновато прижав уши и жалобно глядя вверх. Лазарь, сердито покачав головой, снова потянулся к двери. Зубы внизу клацнули — на этот раз Кузьма Иваныч вежливо ухватил штанину.
— Ну что ты творишь, безобразник! Это же не какой-то там «Парадиз», куда с собаками нельзя, это мой дом! Мой, а значит, и твой тоже. Дом, понимаешь?! — Лазарь не стал тратить время на гадание, собаку он уговаривает или себя, и рванул ручку со всей дури. Дверь неожиданно легко распахнулась, заехала ему по босой ступне и острым краем рассекла кожу. Лазарь завыл и запрыгал, пятная крыльцо кровью. Кузьма Иваныч поначалу отскочил подальше, а когда Лазарь прыгать перестал, подбежал и стал жадно лизать рану.
— Ты что? — опешил Лазарь. Испугался, если честно — а вдруг вконец измученное животное решит просто употребить спутника в пищу. Но Кузьма Иваныч дальше зализывания раны не пошёл, а через пару минут вдруг лизать перестал, захрипел и повалился набок. Глаза у него закатились, лапы стали беспорядочно подёргиваться. Тут Лазарь испугался уже всерьёз. Наклонился, попытался как-то успокоить бедолагу. Не получилось, Кузьма Иваныч продолжал дёргаться.
— Подожди, — шепнул Лазарь. — Не умирай, пожалуйста. Я сейчас.
Дежурный кирпич, которым при необходимости подпирали дверь, нашёлся на привычном месте, сразу у входа. Лазарь пустил его в дело — на всякий случай. Убедился, что дверь сама не закроется, и побежал. С лифтом даже пробовать не стал, хоть и на седьмой этаж, рванул по лестнице.
Остановился только перед своей дверью. Горло горело, голова кружилась, в глазах плавали солнца. Надо бы открыть дверь, но руки не слушались. По дороге Лазарь наобум толкнулся в несколько квартир и убедился: заперто. Неизвестно, насколько прочно, но закрыто. Вдруг и здесь так же? Как когда-то — страшно давно, — не решался позвонить, так и сейчас застыл. На вид — дверь закрыта прочно, замок с защёлкой. Толкнуть? Позвонить? Кузьма Иваныч умирает, напомнил себе Лазарь. Не тяни время, ты здесь не затем. Он протянул руку и коснулся замочной личинки. Замок тихо щёлкнул, дверь заскулила и подалась. Нерешительность сразу сдуло. Лазарь метнулся на кухню. Вроде всё на месте, даже початый пятилитровый баллон с питьевой водой. Лазарь подхватил пузырь, метнулся на выход. Вспомнил, вернулся, полез в шкаф (тумбу, сервант, комод — да наплевать, как эта фигня из кухонного гарнитура называется, не до этого), отрыл там подходящую миску и снова бросился прочь, чуть не забыв воду.
Кузьма Иваныч уже не дёргался. Тихо лежал на боку, закатив глаза, и дышал прерывисто. Лазарь наполнил миску, перевернул псину на живот, попытался пододвинуть миску — мешали лапы, — потом просто зачерпнул из миски ладонью и поднёс к носу Кузьмы Иваныча. Тот не реагировал. Лазарь приподнял собачью голову, отогнул губы — Кузьма Иваныч по-прежнему был безучастен — и влил жидкость в пасть. Кузьма Иваныч поперхнулся, судорожно глотнул. Лазарь влил ему в пасть ещё порцию. Кузьма Иваныч открыл глаза. Лазарь осторожно, как щенка, ткнул его носом в миску. Кузьма Иваныч принялся жадно лакать и лакал, пока не выпил всё. А миска была большая, литр в неё помещался точно.