— …То, что вы не выступаете против социалистического строя, — это в вашу пользу, — говорил ему в Большом Доме человек с непонятной должностью «инструктор». — А вот ваша подчёркнутая аполитичность, ваше желание быть в стороне — это минус. Творческая молодёжь не должна отворачиваться от острых проблем современности.
— Мне просто Есенин и Рубцов нравятся…
— Ну ты сравнил, — переходом на «ты» инструктор, видимо, выражал своё недовольство. — Кто они и кто ты. Тем более — с твоим пятым пунктом.
С пятым пунктом на самом деле всё было лучше некуда, но указывать работнику компетентных органов на его промах Лазарь поопасился. Потому, видимо, и кончилось всё ничем, даже комсомольской проработки не было. Много позже, в самый разгул перестройки, когда Лазарю посчастливилось приличным тиражом напечатать свой первый официальный сборник, этот инструктор отловил его на какой-то презентации и вежливо-непреклонно вытребовал книгу с автографом:
— Видите, как я правильно сделал, что не стал вам жизнь портить. А ведь мог бы, поверьте. С вашим-то пятым пунктом…
И опять Лазарь не стал его поправлять…
— Так что, поэт, — ключник раскрыл книжечку и внимательно читал, не упуская из виду и Лазаря, — не вспоминается?
— Нет.
— Тогда хоть творческую фантазию включи. Она-то у тебя всегда на высоте была.
— Издеваешься? — неожиданно рассердился Лазарь. Ключник оторвался от книжечки и посмотрел в глаза. Лицо его улыбалось странной улыбкой — ехидной и подначивающей одновременно, — а глаза подбадривали: ну, давай же, сделай ЭТО. Эх, знать бы только, что именно.
— Кончай говорить загадками! Это загробный мир?
— Ну наконец-то! — искренне обрадовался ключник. — Дошло! Вот так всегда — пока не подстегнёшь хорошенько, думать никто…
— А ты, значит, Пётр? — Лазарь понял, что философский монолог обещает быть длинным и малосодержательным.
— …всерьёз не желает! — ключник всё же закончил мысль и поправил ключ на шее. — Меня тут как только не зовут. И Петром, и Хароном, и вратарём, и швейцаром, даже Цербером. Официальный титул — привратник. А так — зови как хочешь, я не обижусь. Хотя мне больше нравится имя Франсуа. И ты должен бы это помнить.
Лазарь напрягся. Расслабился. Ничего. Вроде бы лицо и в самом деле знакомое, но никак не вспоминается, где и в какой компании он мог пересекаться с этим французом. Хотя, может быть, ключник и не француз вовсе, а такой же Франсуа, как он Лазарь. Всё равно не вспоминается.
— Не? — Франсуа внимательно читал смену выражений на лице Лазаря, как перед этим стихи в книжечке. Поняв, что и в самом деле «не», огорчился неподдельно. — Плохо. Вспоминать на ходу — последнее дело. Обычно так и не вспоминают, пока на те же самые грабли не наступят, — он помялся и как-то просительно, даже заискивающе, глядя снизу вверх, попросил. — Ты попробуй ещё раз. Ну вспомни. А?
Лазаря неожиданно пробрал озноб — как холодом подуло. Он повёл плечами и, осторожно подбирая слова, спросил:
— Ты… меня… ни с кем не спутал?
— Нет, — ключник выставил книжечку перед собой как щит и доказательство правоты одновременно. — Хочешь, биографию расскажу?
— Не хочу, — сдался Лазарь. — Я её и так знаю.
— Уверен?
Лазаря снова обдало холодом. Странным каким-то тоном Франсуа задал этот вопрос.
— Есть такая штука — шоковая амнезия, — пояснил ключник, когда стало ясно, что пауза слишком уж затягивается. — Сознание вытесняет сильные неприятные переживания. Ты просто не помнишь, что это с тобой происходило. Чаще всего случается у натур с тонкой нервной организацией. У творческих, — ключник склонил голову набок и оценивающе посмотрел Лазарю в глаза. Помолчал и добавил с каким-то намёком. — Подсознание, конечно, всё помнит…
— Вроде не было ничего такого, — растерянно проговорил Лазарь. — Нет, конечно, бывало, когда поддавал сильно, то… нет, это не то… а если что-то страшное или… нет, не помню… хотя да… — и умолк, окончательно запутавшись.
— Вот-вот, — поддакнул Франсуа. — Как вспомнить-то?
— А расскажи.