— А если есть за что?
— «За что» можно уважать и благодарить. А поклонение всегда слепо.
— Как любовь?
— Если ты про любовь к Господу, то я всю свою жизнь благодарен Ему за то, что Он сотворил меня. И не просто сотворил, но и не оставляет в пути, постоянно заботится, посылает мне чудеса в помощь. Если же о людях — они все создания Господа и хотя бы поэтому достойны любви. Я… — Изя едва заметно запнулся, — я ведь тебе уже говорил: людей надо любить, как самого себя. Так возлюби!
Я поёжился. Хоть и в куртке был, а словно холодом потянуло.
— Что-то у меня от твоего «возлюби» картинки перед глазами нехорошие…
Изя вздохнул, потянулся к остывшему уже чайнику и плеснул в пластиковый стакан. Сделал медленный глоток.
— Есть такая притча. пришёл как-то к ребе человек и сказал: ребе, научи меня понимать Тору. Она такая большая, я с какого места ни начну её читать, теряюсь в словах и мыслях. Скажи мне, что в Торе самое главное. И ребе ответил: не делай другим того, что ты не хочешь, чтобы другие делали тебе. Вот суть Торы. Всё остальное — комментарии, — он сделал ещё один глоток. — Вот это и есть первая часть моего «возлюби».
— А вторая?
— Делай другим людям добро, какое ты хочешь, чтобы другие делали тебе. Но осторожно — помни о первой части.
— И это всё?
— Тебе мало? Знаешь, Андрей, великие мысли обычно очень просты. Для тех, кто кому Господь послал дар понимания. Да мы же об этом утром говорили.
— Про понимание? Помню. Ещё о том, что бог непонятен.
— Неисповедим, Андрей! Не-ис-по-ве-дим! Ощущаешь разницу?
— Нет, — честно признался я. Изя попытался долить стакан, обнаружил в чайнике пустоту и печально вздохнул.
— Господа можно понять. Если много думать. Потому что Господь никому ничего не объясняет. Он просто посылает знаки, которые люди обычно называют чудесами. Разумеется, если видят. А должны на самом деле не только видеть, но и думать об этих знаках. Чем больше людей думает — тем ближе всё человечество к пониманию Господа.
Теперь вздохнул я.
— Изя, я, наверное, дурак. Но объясни мне, почему у тебя чудеса случаются на каждом шагу и очень вовремя, а я ни одного не замечаю? Потому что я безбожник? Меня ведь в советской школе учили, и в институте не закон божий был, а философия марксизма-ленинизма. Я теперь весь такой неправильный, что бог на меня рукой махнул?
— Глупости. Господь же сохранил твою куртку. Почему ты это чудо не замечаешь? Господь одаряет ими всех в равной мере, надо только видеть. Времена ярмарочных чудес давно прошли. Ищи чудо в привычном. В обыденном. Сейчас Господь не будет превращать воду в вино, устраивать мироточение икон или кормить толпу семью хлебами. Я тебе по секрету скажу, что и раньше этого на самом деле не было. Потому что иначе многие бы сразу уверовали.
— А что было на самом деле?
— Разное. Где-то просто совпадение, где-то шарлатанство. Выступила однажды на иконе капелька смолы сквозь краску или капнули случайно при заправке лампады, а потом предприимчивые дельцы принялись дырочки сверлить и масло сквозь них капать. А про семь хлебов… Это ведь Матфей всё записывал, а он записывал только то, что считал важным. И так, чтобы было понятно многим людям без разъяснений. Матфей был поэт. И семь хлебов — это поэтический образ. Ёмкий, красивый, понятный многим. Но вот какое событие за ним на самом деле стоит, мы не знаем. И не узнаем, скорее всего, потому что культурный контекст утрачен навсегда. Остались эпические записи вроде пергамента Матфея, а все те тысячи мелочей, через которые только и можно этот эпос толковать, просеялись сквозь две тысячи лет. Как книжники, к примеру.
— Чего? — не понял я. — Книжные черви?
— Ну… можно и так сказать. Если бы ты читал записи Матфея, то обратил бы внимание, что там много резких высказываний против книжников.
— Против грамотных, что ли?