— Во красота-то, — тётка резко встала и сунула мне под нос большого фарфорового гуся. – Как живой. За пятьсот мужчина отдам. Даром. Я отшатнулся: во рту Гусь держал патрон из поликарбоната…  «Лампа» — понял я. – «Дурак, это просто лампа». Сейчас такие не делают. Вспомнил: — «У меня стояла такая лампа на вьетнамской этажерке в детстве у кровати. Гусь был точно такой, на котором летал Ганс из сказки Андерсона. Когда я болел, то тайком затаскивал к себе Гуся под одеяло, закрывал глаза и  зарывался в тёплые  гусиные перья, потом хватался за крепкие красные лапы… Гусь поворачивал ко мне голову. – Не боишься – Нет, отвечал я, — тогда держись крепче, — гоготал Гусь и взмывал со мной в воздух. На утро, обычно я выздоравливал…»

— Беру. – Сказал я. – Отсчитал деньги и взял Гуся.

Внутри отпустило.

— Мерси Вам, — сказала бомжиха, — Вещь хорошая, не пожалеете. — И стала засовывать бумажки за отворот грязного свитера в лифчик.

Стою на остановке, глупо прижимаю к себе Гуся, народ косится. У тётки слева в очках отражаются два моих идиотских счастливых детских лица. Мне шесть лет, у меня День Рождения, я прижимаю к груди заветный свёрток в хрустком крафте перехваченный подарочной тесьмой.  — Сашенька, — наклоняется ко мне мать, — ты об этом мечтал? — А я ничего уже не соображаю. Стою, ошалевший от счастья и усталости, посреди толкотни и гула Детского Мира. – Борь, — поворачивается мать к отцу. Возьми у него самосвал, а то он и до троллейбуса не дойдёт. Отец берёт свёрток под мышку, я хватаю их за руки, как Ганс за лапы своего Гуся, закрываю глаза и подгибаю ноги… Я лечу: внизу проносятся крыши домом, парки, едет наш зелёный толстый троллейбус тройка, искря и почти задевая мои ноги своими дугами-усами, вот наш дом буквой «Г» с алой железной крышей с голубятней по Яблочкова, Останкинский пруд, девочка в красном пальто смотрит на меня, задрав голову, и машет…

— Мужчина, вы в автобус будете проходить, а то очередь задерживаете.

— Да, — я протискиваюсь к окну, ставлю сумку с Гусем на колени, протираю запотевшее окно. – Деньги не забываем передавать.- Обернулся золотозубый водитель.- Оплата граждане при входе.

С металлическим лязгом захлопывается за дверь, автобус трогается… Издёрганная суетливость последних дней выходит из тела вместе с холодом, уступая место сонливому отчуждению. Я уже не принадлежу ни этому странному сторожу, ни серым, полным холодной влагой облакам, трущимся брюхами по жухлым берёзкам кладбища, ни этому голому унылому бетонному забору вдоль которого, егозя на обледенелых ухабах, катился микроавтобус. Гусь подпрыгивает  на моих коленях, я закрываю глаза, прижимаюсь к тёплому гусиному пуху и засыпаю.

— Мужчина, Выхино, — толкает меня в бок тётка, — мы выходить собираемся или как…  Я подхватил гуся и протиснулся в проход между кресел.

— Мужчина,  — Сзади женский голос. – У Вас что-то упало…

Наклонился: под ногами валяется Маленький Синий Медведь. – «Видимо выпал из пакета с Гусем, — догадался я. Стараясь не наступить, я осторожно носком ботинка отпихнул  медведя под сиденье и вышел на гудящую толпой площадь. Подошёл к киоску.

— Мужчина, что заказывать будем дорогой, — красивая восточная девушка улыбается сверкающим ртом. Поставил пакет на прилавок. — Одну шаверму… на дорожку… — Достал из пакета Гуся. — «Ну что, полетаем…» — Осмотрел. Большие красные лапы птицы были то ли отбиты по самый живот, то ли выдернуты, словно к ним прицепился кто-то непомерно тяжёлый и лапы не выдержали… «А ты что думал,  Ганс хренов, — подцепишься, как в детстве? А Гусь повернёт голову и голосом блатного с кладбища – Куда изволите?… Отлетался….»

– Извините, девушка, Вам Гусь не нужен, — Я сунул лампу в окошко киоска. – Нет дорогой, расплылась в улыбке золотозубка, — у нас свой курица есть, — тыркает в грустную серо-зелёную кучку окорочков на алом пластиковом подносе.