Оттепель. Февраль. Вороны
Громко каркают – к весне.
Скоро! Делятся восторгом.
Эти чувства и во мне.
Быстро грузные одежды
Скину, словно снег земля,
Золотистые надежды
С силой вселятся в меня.
Под финал мороз и снежность
Нам Зима подарит вновь,
Говоря: «Бесценна нежность –
Материнская любовь!»
За проступок, каждый знает,
Для детишек мамин гнев,
Хоть обилен, быстро тает,
Как упавший в марте снег.
.
я никогда не носил розовых очков,
мы просто жили с тобой в Стране Радуг,
и цвет нашей Радуги был таков,
что нас всегда находила радость…
красный – мы ссоримся и ругаемся, забыв всё благое…
/…да, лучше, конечно, без катаклизмов, но…/
всё хорошее было недавно, а плохое –
автоматом переходит в разряд «давно»
оранжевый – мы едим с тобой мандаринки
(ты, наверное, уже и не помнишь как мы их грызли)
тридцать три – для Олежки, тридцать три – для Иринки…
в толстой кожуре-коробочке /как в киндер-сюрпризе/
жёлтый – целая «эпоха» загораний у Архива РГИА…
лето, солнце, лёгкий ветерок, трава… мы в плену беззаботной лени…
безграничное счастье и неба океан…
книги, стихи и наше единство в целях и устремлениях
зелёный – классический цвет тоски…
на улице непогода… ливень с ветром… /кто придумал погоду такую?/
никуда не пойти
а мы сидим с тобой бок о бок, обнявшись, и тоскуем…
голубой – наши мечты… маленькие и большие…
озвучка, Дом Поэта, стать обладателями своей (пусть даже самой маленькой в Питере) комнаты,
мы даже и не мечтали о чём-то больше и шире…
помнишь ты?
синий – это наше всё… наше «вместе»… наше «нас не догонишь»…
мы лелеем и храним наше многократно разбитое на части,
а затем с не меньшим усердием /как та твоя новогодняя конкурсная открытка, помнишь?/
склеенное счастье
фиолетовый – наш пофигизм по отношению к жизни,
ко всем этим общепринятым «надо», «обязаны», «должны»…
и к нашей аудюшке-машине,
и ко всем «благам цивилизации», которых мы лишены…
когда это всё успело стать таким привычным, однообразным и серым?
наша сегодняшняя радуга состоит из одного красного и шести серых цветов,
а зеленая сочная трава превратилась в сухое сено…
и всё как-то не так… всё не то…
и поневоле задумаешься: «а было ли?»…
/холодильник, вздрогнув, включил свой реквием по страсти/
а ты подходишь и говоришь: «Купи красок акриловых,
мебель покрасить».
© Copyright: Олег Чабан
.
Мила Сердная – Неформатные стихи (автор Юрий Тубольцев)
.
Пустожитие
Жизнь – это дело без сути,
Пустое до жути,
До мути раздутое
Из бессмысленных судеб.
Запахшее паскудными мутями.
Прелюдия к дебил ли я?
Песнь борца за индивидуальность.
Айяя! Ойяя!
Он и я
Я не я,
Он не я,
Ты не я,
Я не я,
Мы не я,
Вы не я,
Блин не я,
Хрен не я,
Хренния,
Блинния,
Яяя, яяя –
Не херня.
Я убил человека.
Ыыы! Лови дикаря!
Не магноли ли я?
Не г…но ли ли я?
*
Ясен пень. А нафиг я?!
Яяя – яяя, когда я – не яя,
Яяя убил я,
А воскресло и я и не я.
Яяя, яяя, сам себя прожуя,
Я объелся зазря.
Жря и вря, вря и жря,
Я добил в себе дикаря!
А нафиг я?!
*
Молитва шизофреника. Истина внутри
Я понимаю себя лучше,
Чем понимаю сам себя,
Когда себя понять пытаюсь,
Себе не веря и не глядя на себя.
И вот я сам себе руками,
А не Читать далее
Привычек много. Парадокс:
частенько людям гадость –
ну, например, отравы вдох,
а доставляет радость.
Когда толковый разговор –
рекою льются речи.
Коль в диалоге ложь и вздор,
подобием отвечу.
Бурду спиртяжную не пью,
предпочитая водку,
под тост «За здравие!» налью
одну, другую стопку.
Не закажу салат мясной,
когда в меню увижу,
заказ мой к мясу – овощной.
Смак – пальчики оближешь.
Почистить зубы дважды в день,
уборочной заняться –
привычка чёткая. Не лень
и даже пробежаться.
Противны пресный поцелуй,
дешёвый чай и кофе,
оковы – мама не горюй,
и синяки на коже.
С коварством зло таится, есть –
пришлось соприкасаться.
Рискуя всем, за жизнь и честь
я буду в кровь сражаться.
Прочту молитву «Отче наш».
Уверен: Он поможет.
Блюсти традиции – не блажь.
Семья всего дороже.
Как Бог непредсказуема
любовь, что возвышает.
Не достаёт, порой ума
тем, кто в неё играет.
Есть у меня надёжный друг.
Мне преданность собачья
ценна не тем, что вкусность с рук
ест с нежностью кошачьей.
Создать чего-нибудь стремлюсь,
и пусть усилья бренны,
я этой цели отдаюсь,
и мне жалко время.
Надеюсь, что для долгих лет,
не избежав ненастья,
привычкой, сделанный скелет
поможет мне для счастья.
Около Макдональдса, быстро клюя снег, что-то искал голубь.
– У тебя есть хлеб? – спросила меня Полина.
– Нет!
Было холодно и у Полины посинел нос. Она мне тоже напомнила что-то птичье, напоминающее голубя.
Полина бросила ищущей птичке виноград, но голубь его не склевал.
Мы вошли внутрь Макдональдса, разделили чашечку капучино на двоих. Я мог бы купить себе отдельную кружку, но мне хотелось пить тоже самое, что и она. Я себе свою половину кофе отлил на блюдечко. Кофе сразу остыло и я его не допил.
Мы с подружкой еще никогда не целовались. Я ждал начало близости. Не знал, как к ней подступиться. Мы сфотографировались на фоне расписанных художником стен и стали обсуждать выставку «Мир тела», которая была путешествием в анатомию человека.
Я думал, надо уже расходиться, но не знал, поцеловать Полину или не поцеловать. Хотя был снег, но Полина была в обтягивающих чулках. Я хотел потрогать ее стройные икры и пожирал глазами ее ноги.
Около входа опять бегал голодный голубь и клевал снег.
– А может, у тебя все-таки есть хлеб? – спросила меня Полина.
– Нет, я не знал, что тут будет голубь, – сказал я.
– Ни у кого нету хлеба с собой? – спросила подружка у бомжей, которые стояли около входа в Макдональдс и что-то жевали.
– А ты спроси тама? Там полно хлеба у них! – посоветовала бомжиха со слезящимися глазами.
Полина пошла назад за хлебушком.
А я стал рассматривать голубя, он наклонил голову и смотрел на меня одним глазом. Он ясно понял, что я хочу его покормить.
Было видно, что он специально не отходит от входа и ждет, когда его кто-нибудь накормит. Это, видимо, был местный голубь.
Полина вынесла голубю румяную, жареную картошку, нарезанную ломтиками. Голубь стал ее клевать, клевал, клевал, но никак не мог расклевать. Куски картошки были слишком большими. Но голубь не сдавался. Он клевал, клевал, клевал, подбрасывал, теребил картошку, но она не влезала в его клювик. Он никак не мог ее расклевать и давился, брал в рот огромный кусок картошки и выплевывал его.
Тогда я поднял картошку с земли и размельчил ее на крошки.
Голубь набросился на крошки и стал их хватать клювом, быстро, быстро, одну за другой.
Но почему вокруг не было других голубей? Почему этот голубь был единственным у входа?
– А, может, это ручной голубь и ждет своего хозяина, который даст ему поесть? – спросил я.
– Все голуби знают, что люди их кормят, они все сообразительные, – сказала Полина.
А голубь опять стал пытаться склевать большие куски неразмельченной картошки.
Я еще раз размельчил ему еду, но… тут появилась кошка. Голубь убежал, прихрамывая.
– А кошку тоже надо покормить, пойду возьму ей еды, – сказала Полина и пошла в Макдональдс.
Когда Полина вернулась, кошки уже не было.
– А кошка оказалась глупой, она, в отличие от голубя, не дождалась, когда ее покормят, – сказал я.
– Ничего, по дороге найдем какую-нибудь другую кошку и покормим, – сказала Полина.
И мы пошли по дороге, смотря по сторонам, ища кошек.
А через десять лет я, проходя мимо этого Макдональдса, опять увидел голубя.
– Все повторяется, – записал я в блокнот телефона начало рассказа.
Но этот голубь сразу же улетел.
Тогда я стал ждать, что появится кошка. Хотелось бы, чтобы не было этих бесполезных десяти лет. Хотелось вернуть прошлое почему-то. Но кошка не шла. Не шла и не шла. Я подумал, если постоять здесь час, два, день, неделю, месяц, то тогда, может быть, кошка придет, как и в прошлый раз. Как и в прошлый раз. Но Полины все равно не было уже со мной. Мы расстались так и не поцеловавшись. И не пощупал я ее икры. Где она сейчас – я не знаю. Она, наверное, тогда была помешана на этих кошках, потому что у нее не было парня, а я этим не воспользовался, и уже никогда не смогу. Снег черный таял, жить не хотелось, вокруг была черная грязь. Сидели бомжихи, но уже другие. Полина может быть и хотела со мной затусить, но я не понял. Я постоял, постоял. Может быть, все можно было бы вернуть на круги своя, если бы здесь была Полина, но где она – я не знал.
(с) Юрий Тубольцев
Вонзила с ним Квант дерзости
В гетеродин Для ревности.
В душе вулкан И камнепад,
Фонит туман. Льет слёзопад
В болото лжи, Где тлении вонь.
В лицо бежит Из уст огонь.
В нём жар: «Убью! Ты сволочь, тварь!
Тебя люблю!» В стекло – удар
«Д З И Н Ь – Б А М – Б А М!»
В наше время редкая гусеница не боится стать гусеницей от танка.
Сороконожка спешила на работу и сломала ногу. Звонит начальнику предупредить. «Какую именно, – интересуется начальник». …У нас очень конкретные начальники.
Как Маленький Принц начинал свой день с чистки планеты, так и Гусеница начинала свой день с готовки еды. Потом продолжала.
Гусеница ждала своего часа. Никто ещё не ждал гусеницу час.
Сороконожка сделала сорок отжиманий, но талия её всё-равно была как у Гусеницы.
Гусята совсем не родственники Гусенице, а сорокоуст – Сороконожке.
Между осенью
и зимой –
тишина. Летаргия чувств.
Тает снег,
не успев даже толком пожить.
Отмокает душа в алкоголе,
тело сбросив.
Ты не мой.
Я покорно в пропасть лечу,
где нас нет, –
«если хочешь, на палец вяжи,
я нисколько не чувствую боли».
Вот птицы в небе с песней тают,
и как-то сердцу веселей.
Но гложет, гложет мысль простая:
зачем коровы не летают
для удобрения полей?
– Творить в стол – последнее дело, но человека надо было именно туда и положить, – размышлял всевышний.
Если ты, глядя в зеркало, увидишь не себя, а гения, то ты действительно он.
Не суди по высоте каблуков о высоте женской морали.
Если ты на каблуках, это еще не значит, что ты высокая особа.
Если женщина делает неверный шаг, она обвиняет каблуки.
Новое поколение доходит до ручки только, когда в планшете кончаются батарейки.
Не всегда деньги – от слова день светлые. Бывают и ночьги. Но предназначение денег – быть деньгами.
Если у Вас спрашивают, сколько время, попросите, чтобы Вам заплатили за батарейки от часов.
Если бы обезьяна не почувствовала вкус денег, то и не стала бы человеком.
Калькулятор верит во всерешаемость до тех пор, пока у него не кончаются батарейки.
Не выноси мусор из мозга, его можно переработать.
Либо ты говоришь умные вещи с глупым видом, либо говоришь глупые вещи с умным видом, третьего не дано.
Если нет чудес, их заменяют чудачества.
(с) Юрий Тубольцев
Жизнь – это платформа, на которой одни ждут поезд в вечность, а другие ждут поезд в никуда.
Человек – это пробел, стоящий между двух зеркал.
Солнце – это разгневанный кетчуп.
Человек – это калькулятор, попавший в невычислимость.
Красотой земной шар не округлить.
На вершине горы оказывается тот, кто провалился в яму, но сумел перевернуть ее.
Не бывает связок без неувязок.
Далеко идущие планы идут не долго, ибо растворяются в бесчисленных вариантах бытия.
Когда истину раскладывают по полочкам, полки обретают вес, а истина его теряет.
Только извращенный факт становится фактом.
Жизнь не делает резервных копий для восстановления справедливости.
Для гения любое зеркало, в которое он заглянет, всегда кривое.
Если у Вас есть любые вопросы к женщине – Вы неандерталец.
Если смычок не полюбил скрипку — фальшивых нот не избежать.
Гений — это не тот, кто все делает идеально, а тот, кто творит иначе.
Человек — это мгновение перед вечностью обезьяны.
Движение не возможно без недостатка любви.
Если ты в полете будешь искать опору, не стоило и лететь.
Даже снеговик в холодильнике не сможет прожить чистеньким.
Не всё входит в историю — многое не пролазит.
Сытые волки славятся добрыми помыслами.
Точность расчёта вариантов — это еще не творчество, оно начинается именно с ошибки.
Золотая середина — это третья крайность.
В истории нет такой теории, которой бы не мешали факты.
История — это море событий, из которого нельзя извлечь сухой факт.
Настоящие писатели живут в чернильницах.
Если ты Читать далее
Чёрно-белый мир.
Умирает день на подоконнике.
Боль моя, прошу – уймись.
Вздрогнет занавеска тоненько
от шагов твоих неслышно-осторожных.
Ты пришёл
…и приложил мне к сердцу подорожник.
.
Привет! Здесь не курорт. И на лужайке
не полежишь, зевая и скучая.
Тот мир, в который я попал, ужасен,
в нём, не моргнув, убьют за пачку чая.
Разнообразье жизни и глубины
его, весьма меня ошеломили.
Совсем другими всплыли исполины
жестокости, свободы и насилья.
Без смысла, как поэзия, жестокость.
Обыденность насилия, как сырость.
Один – стремглав скользит порочно в пропасть
там, где другой – взлетает, вдруг, над миром.
Здесь потихоньку дух встаёт над телом,
и в драках в полный рост идут заточки.
Едят собак. И я дружу здесь с челом,
жену и сына засолившим в бочке.
Здесь человек в животном состояньи.
Тела, как книги на барачных полках.
А в ценностях – не красота и знанья,
а шмаль, тепло, еда, чефир, наколки.
Но жизнь и здесь. Пропорции всё те же
добра и зла, веселья и печали.
Лишь пересмотр кредо неизбежен,
и горизонт завален мелочами.
Здесь по-другому ценятся мгновенья,
и происходят новые открытья:
письмо из дома – это потрясенье,
шмель залетел в барак – сеанс, событье…
Иная кровь, вдруг, понеслась по венам,
мышленье изменяя кардинально:
обыденное – стало драгоценным,
а то, что ценно, – стало нереальным.
.
© Copyright: Олег Чабан
.
/”Все мы – “подростки 21 века”…/
.
Мы завидуем детям, у которых есть личный водитель,
частный дом на лужайке, бассейн и красивые шмотки.
Мы – рабы интернета, кока-колы, и никотина.
Восхищаемся жизнью, и идем затовариться водкой.
Мы смеёмся над смертью, и скупаем таблетки в аптеке.
Очень слабые в душах, но такие крутые снаружи.
Напиваемся на день рожденья, и блюём в туалете,
пьём отвёртки, пивасик, коктейли, энергетики глушим.
Мы в пятнадцать – о сексе можем с лекцией ездить по миру,
мы индастриал любим, а когда мы одни – хим и бритни.
Одиночество любим, и вцепляемся крепко в мобилу.
Нас не ставят в пример, и, конечно же, все ненавидят.
Верим в дружбу навеки, и усиленно строим заслоны.
И часами торчим, даже не мастурбируя, в душе.
Мы боимся открыться, часто лезем в карманы за словом,
мы не верим в любовь, и ночами рыдаем в подушку.
Независимость жаждем, и от этого сильно зависим,
слёзы льём на берёзки, и с надеждою смотрим на запад.
Ненавидим правительство, празднуя дату России.
Жить пытаясь сегодня, каждый раз строим планы на завтра.
Любим умные фразы, и в себе разобраться не можем.
Чтоб шокировать всех, мы готовы два пальца в розетку.
Хотим пластику сделать, но всегда, как обычно, отложим.
Людям не доверяем, и плачем им вечно в жилетку.
Мы мальчишки, влюбленные в мальчиков с тонкими ножками,
мы девчонки, влюбленные в анорексичных мальчишек.
Наши силы фальшивы, набитые верами ложными,
мы летаем во сне, и хотим, чтобы мир нас услышал.
Мы плюём на одежду, и одеться пытаемся модно.
Мы глупы и наивны, рассуждая о вечности просто.
И за то, что красиво-дождливо, мы все любим Лондон.
Боль, ранимость и хрупкость – двадцать первого века подростки.
.
02.05.2012
.
© Copyright: Олег Чабан
Неуютность больного неба
в птичьей сломанности крыла.
С каждым шагом сложнее ребус
тишины. Недосказанность фраз
прорастает вопросом хлёстким
в закольцованности обид.
И сужается перекрёсток,
на котором сейчас стоим.
© Мила Сердная