Он не сразу понял, что слова подействовали. Концы щупалец-макаронин, преодолевших уже больше половины огромного расстояния, задрожали и вдруг потекли струйкой пыли вниз, к маятнику. Макаронный Ктулху задёргался, заорал «Кукареку!», попытался было вытягивать щупальца быстрее, потом, спохватившись, потянул к себе, в окно. Щупальца продолжали осыпаться, укорачиваться, сам Ктулху тоже как-то странно оплыл, как оплывают переваренные макароны, полетела пыль с крыши ходиков, сорвался в пространство бетонный конь, стены осели, циферблат перекосило, с него сыпались градом фигурки в конических шляпах, а китайские звери просто бледнели и таяли. Только два джедайских меча, зелёный и красный, стояли неколебимо и продолжали какое-то время висеть в пустоте, когда бог-ходики окончательно рассыпался в пыль. Потом разом погасли, и наступила прежняя темнота.
Лазарь перевёл дух. Вот до чего доводит буйное воображение. Нет, в пекло такие мысли, к дьяволу, если он есть. Так и свихнуться недолго. Лучше будем думать о чём-нибудь более приятном. Он вспомнил самые первые дни знакомства с женой, когда она ещё ни женой не была, ни даже невестой. На третий или четвёртый день поехали на велосипедах за город. Уехали далеко, по лесной дороге, добрались до дальней опушки, где начинались сенокосные луга. И там их накрыло грозой. Лазарь увлёк упиравшуюся подругу на открытое место, подальше от деревьев и молний, и ливень промочил их насквозь. Тёплый июльский ливень, перешедший в тёплый дождик, когда гроза укатилась дальше, в сторону города. Они стояли под этим дождём в обнимку в сотне метров от опушки и самозабвенно целовались, слизывая капли с лиц друг у друга. А потом просто стояли в обнимку и ловили губами дождевые капли. Туча уходила, степенно шествующее в направлении вечера солнце освещало их лица сквозь истаивающую водяную завесу.
— Сода-солнце, — радостно сказал Лазарь. Будущая жена ничего не ответила, только обняла крепче и положила голову на плечо.
Он до мельчайших подробностей, до букета привкусов, вспомнил этот дождь. И, облизнув непроизвольно губы, сначала даже не удивился, ощутив на языке тот самый вкус — дождевой июльской воды с молниями, содой и солнцем. Потом всё же припомнил, где находится. Провёл рукой по лицу — точно, мокрое, словно плакал навзрыд. Лизнул ладонь — нет, не слёзы, а всё та же вода июльского грозового ливня. Провёл по волосам — мокрые. Смутно припомнил, что слова из воспоминаний — «Сода-солнце» — вроде бы и в самом деле вслух произнёс. Сосредоточился, снова призывая воспоминания, повторил заклинание — и был вознаграждён гроздью брызг в лицо. Теперь Лазарь их почувствовал и пару успел даже поймать губами.
Вот оно как получается. Материализация чувственных идей. Надо же. По вере воздастся, говоришь? Пусть так. Ты готов проверить свою веру… клоун? Лазарь усмехнулся. Проверять так проверять.
— Да будет свет!
Разумеется, ничего не изменилось. Всё та же пустота без малейшего проблеска. Лазарь задрал голову вверх — ну да, нет здесь ни верха, ни низа, значит, буду сам себе точкой отсчёта и системой координат, — наклонил вниз, повернул вправо, влево, попытался извернуться и заглянуть за спину. Ничего. Не хватило веры, значит. Или что-то не так сделал.
Нет, в этих потёмках точно с ума съедешь. Потому что жить одними воспоминаниями нереально. То есть, если только ими и жить — это как раз сумасшествие и получается. Хоть бы искорку света, что ли. Пусть горит себе далеко-далеко, как фонарь в Нарнии, лишь бы видно. Лазарь попытался представить, как может выглядеть этот фонарь, если издалека. Как неяркая светлая точка среди глубокой черноты. Ну да, вот так, как эта… Ага, спасибо, быстро же у меня глюки начинаются. Лазарь закрыл глаза. Огонёк пропал. Открыл. Огонёк маячил впереди. Далеко-далеко, как и просил. Воздалось таки. Как бы теперь ещё туда попасть, посмотреть на это чудо природы.