Покосившийся забор возле старых изб… Поросшие мхом брёвна, валяющиеся возле дороги… Заросшая бурьяном тропка, ведущая к бабушкиному дому. Печально скрипнула маленькая калитка, и вот я уже стою здесь, в опустевшем саду с печальными яблонями, месяц назад оставшемся без своей любящей хозяйки. Дом всё тот же – казалось, ничуть не изменился за пять лет, лишь немного потемнел от времени. Стёкла залепила серая пыль, а на крыше висела пара старых, давно опустевших гнёзд. Я потянул за ручку, и дверь беззвучно открылась.
В доме всё стояло на своих местах: кресла, тумбочки, шкафы… Только старый перегоревший торшер выдавал здесь признаки запустения, да пожелтевшие листы бумаги на моём столе покрылись толстым слоем пыли… В бабушкиной комнате царила тишина. Ни звона чашки и ложки, ни едва слышного постукивания спиц, ни мерного поскрипывания стула-качалки, стоявшего всё так же на своём месте. И всё же дерево его потемнело, погрубело, на нём уже видны были глубокие трещины… Да и сам стул казался мне теперь таким одиноким и печальным, будто и сам вот-вот готов был отойти в мир иной.
— Ну-ну, что ты, — погладил я его, как живого, когда он тоскливо, почти плача, скрипнул от лёгкого ветерка, слегка подёрнувшего шторы.
Мне стало жалко его – пусть даже он и не был живым.
А на полке стояла та самая фотография бабушки, которую когда-то сделал я со своего нового тогда ещё фотоаппарата. Кто-то надел на рамку чёрную ленту, и теперь изображение улыбающейся бабушки на фоне белых цветов и ясного неба потеряло прежние краски.
Я был подавлен. Никто не знал, что это могло случиться именно сейчас, но когда-нибудь это случилось бы всё равно… И, кто знает, не приди я сюда, быть может, всё было бы ещё хуже, чем есть теперь… Тогда я понял: вот, о чём умолчала мама, когда пришла домой. Ведь она прекрасно помнила, сколько лет я проводил когда-то вместе с ней и, конечно же, боялась сказать мне о случившемся, боялась ранить меня… Но я узнал всё сам, и теперь мне не хотелось никуда ехать, ничего делать, ни с кем разговаривать. Я был разбит. Поражён. Ошарашен.
И как я мог допустить такую оплошность со своей стороны? Вернее сказать, это даже не оплошность… Это предательство! Я обещал навещать её каждое лето, каждый свободный летний день, приезжать к ней хотя бы раз в три месяца. Но я забыл о ней, как о ком-то ненужном, взял и оставил её в прошлом вместе со школой, старыми игрушками и заброшенным фотоаппаратом… Забыл, как какую-то ненужную вещь, как эти коробки с рваными детскими игрушками… Забыл, как какой-то мусор! Я пнул со злости драный мешок, наполненный землёй и сухой травой. Он опрокинулся, и из него посыпались комья земли. Но мне было уже всё равно.
Я вышел на крыльцо и уселся на ступеньках, закрыв лицо руками. Что же я наделал…
Утих ветер. Замерли деревья в саду. Наступила тишина, и через пару мгновений я услышал, как робко, почти незаметно застучали маленькие капельки дождя. Застучали по крыше, по деревянным ступенькам, по сухой траве, по иссохшей тропинке… Дождь тихо и печально вторил моим нелёгким думам. Тихо шелестел он зелёной листвой яблонь, смывая грязь со старых их стволов. На небе всё сгущались и сгущались тяжёлые облака, неизвестно откуда взявшиеся в такую погоду.
Дождь продолжал усиливаться, и я решил уйти в дом.
Плотно закрыв за собой дверь, я ушёл в комнату, где когда-то спал, будучи ещё маленьким дошколёнком. И здесь дождь пытался добраться до меня. Он барабанил по стёклам и стучал в дверь, настойчиво пытаясь пожаловаться мне на свою нелёгкую жизнь…Превратившись в ливень, он плотной стеной загородил наш сад, скопище деревенских избушек, дальние поля. Я заварил себе чай и сидел теперь, тихо и мирно попивая его из тёплой кружки. Но в душе моей теплее не становилось.