Ноги он сбил очень быстро. Хоть и старался идти аккуратно — против раздолбанного бетона в кромешной темноте любой лом бессилен. Попробовал встать на четвереньки, как Маресьев в известном фильме. Понял, что получится ещё хуже. И теперь медленно, но шёл, стискивая зубы и вздрагивая при каждом шаге. Боль проскакивала по позвоночнику и отдавалась в затылке. Хорошо, что не в сердце. Терпи, уговаривал себя Лазарь. Это твой личный ад. За твои личные грехи. Ты жене сколько страданий причинил? Вот и искупай… клоун. Ты думаешь, ей не так больно было? Конечно, не так — гораздо больнее. Как только она всё выдержала. А ты слабак оказался: чуть что — сразу инфаркт. А она, святая душа, простила. А ты…
Неосторожно шагнув, Лазарь попал в какую-то ямину, стукнул с размаху палец — вроде даже хруст послышался — и взвыл сквозь зубы. Всё. Не могу больше. Сил нет. Вот сейчас лягу и буду лежать. Но сил не было и на это. Лазарь просто закрыл глаза. Карету мне. Машину. Тачку. «Копейку» хотя бы. Чтобы сама везла. Чтобы не топтаться по этому… по этой тёрке. Чтобы ногам не больно. Только бы не больно…
Он открыл глаза и уставился на два оранжевых габаритных огня. Подвывая, сделал два шага, нащупал крышку багажника. Наваливаясь и перебирая руками по кузову, добрался до водительской двери. Потянул на себя и на минуту ослеп от вспыхнувшего в салоне света. Изнутри это была самая настоящая «копейка». С ключом в замке зажигания. Лазарь повернул ключ. Щёлкнуло реле, на приборной панели зажглась красная лампочка: нулевое давление масла. Сейчас мы тебя заведём, и всё с маслом будет в полном порядке. Сейчас, вот только… Лазарь поискал глазами на приборной панели, вспомнил и передвинул одну из двух рукояток на рулевой колонке. Вспыхнули фары, выхватив из мрака стометровый кусок трассы: бетон в многочисленных выбоинах, красно-белые полосатые вешки по кромке. И пустота за кромкой — ещё отчётливей, чем раньше, когда из света был только фонарь далеко впереди. Да, фонарь, мне же туда. Сейчас, вот заведу…
Рука, неожиданно отяжелев, упала на колено. Дурак, сказал себе Лазарь. Клоун. Правильно ключник сказал. Ты сам себя обманываешь. Это же ад. Здесь лёгких путей не бывает. Ты выбрал себе путь — так и иди. Пешком. Шайтан-арба тебе не в помощь. Сам грешил — сам и расхлёбывай.
С содроганием он выбрался из-за руля. То есть, содрогаться начал заранее, а, поставив ногу на бетон, сразу вспомнил ученный в школе стишок про индийского мальчика-батрака. Фразу о том, что если бить по пяткам тростниками, то получается очень больно и очень слышно. Теперь Лазарь понял, почему слышно. Сам бы в голос завыл, да бестолку. Кое-как, наваливаясь на кузов, в пять осторожных шагов дотопал до морды. Глубоко вдохнул, оторвался от опоры, шагнул раз, второй. И понял, что фары надо было погасить. Дорогу они, конечно же, освещали хорошо — там, где не надо. А перед Лазарем корчилась чернущая, совершенно непроглядная тень, в которой прятались все самые коварные выбоины и выступы. И никуда эта игра света и тени не делась ни после первой сотни метров боли, ни после второй, ни после… Свет слабел, но оставался, и оставалась злобная чернота тени впереди. Получив особо чувствительный укол раскалённой иглы — уже не в затылок, а прямо в мозг, — Лазарь с ненавистью оглянулся. Две яркие белые точки ударили в глаза. Сразу поплыли радужные пятна. Вот ведь зараза. Это же километров пять, не меньше. И никак от неё не оторваться, гори она огнём.