Я сижу в поликлинике. Впервые попала во взрослую, где не найти вечно орущих грудничков, зато полным полно не менее громких мудрых старцев. Сижу и разглядываю их. Мне надо взять только выписку о прививках, да и моя очередь по времени уже давным давно подошла, постояла и прошла, а как-то жутко лезть перед их носами — ещё руку откусят.
Нет, я не человеконенавистник, мама меня воспитывала усердно, и старость я уважаю. Уважаю и боюсь. Не могу представить, какой я буду старушкой. А буду ли я вообще? Как этим людям хватило смелости дожить до столь преклонных лет? Они же знали, что всё будет болеть и отваливаться, память начнёт отказывать в самый нужный момент, передвигаться станет тяжело, выживать придётся на мизерную пенсию — подачку от государства, или, лучше сказать, этакий пинок под дряблый зад, а самое страшное — дети и внуки могут забыть стариков, не выражать своё почтение даже мимолётным заездом в гости. А ещё я читала, что кошки вполне могут съесть остывающее тело своей одинокой хозяйки. Я вот не хочу быть съеденной этими маленькими чертятами. Чтоб потом хоронили в закрытом гробу, ага.
Я боюсь стариков, потому что они отражают то, что ждёт каждого из нас. Мы бегаем по продуктовым, поликлиникам, аптекам, и на бегу останавливаем свой взор на тех, кто передвигается медленнее. А потом понимаем, что и мы будем такими: медленными, скукоженными, беспамятными, наивными, доверчивыми, или, того хуже, озлобленными на всех и вся.
А самое обидное-то что? Эликсир вечной молодости ещё не изобрели, философский камень если и нашли, то куда-нибудь подальше перепрятали, а мы все неизбежно постареем, и через полвека какая-нибудь молодая девушка будет глядеть на меня, жалеть и одновременно бояться моей старости, но потом и она постареет. И так по кругу, по кругу.
Интересно, а старики боятся молодости?

Летя головой вниз с девятого этажа, невольно, ты думаешь: «А что скажет мама? Наверное, обидится. Ну ничего, я встану, отряхну грязь с коленок, и вернусь снова в комнату.» Но это не тот случай. Через секунду оборвётся твоя жизнь. И что ты оставил после себя? Пару милых фото в социальных сетях и грустный стих на стене, там же? И всё что- ли? Та брось, не может быть, что твоя жизнь настолько скучна и однообразна. Если так, то я тебе сочувствую, ведь ты глубоко несчастный человек.
Это- кощунство, прожигать данную тебе жизнь сидя у монитора.
О чём ты думаешь, пока преодолеваешь расстояние от окна до земли? Что скажет мама? Это последнее, о чём ты должен думать, пусть это и самый родной, любимый и важный человек для тебя во всей этой короткой жизни. Нет, ты не должен думать о количестве заработанных и потраченных денег. Ты должен вспомнить как тебе было хорошо лёжа на берегу в три ночи, как у тебя захватывало дух от новых мест и людей. Как тебе сорвало крышу от первой любви…
Ты (был) солнечный мальчик с кудрями и весноватыми щеками. Твои глаза блестят от солнечных зайчиков на рассвете. Засыпая, уплываешь в страну грёз и жмуришься от слишком яркого солнца.
Ты – чья-то мечта, так неаккуратно оступившись…
Представь, что тебе дан ещё один шанс всё исправить. Для того, что бы твои глаза ,цвета ясного неба, сияли с каждым днём всё ярче и ярче. Как полуночная звезда. Конечно, ты завопишь, что всё сделаешь ради этого. Но единственное, что нужно – жить на полную и не упускать момент. Никогда. Слышишь, Н И К О Г Д А. Ведь второго шанса не будет…

Отрезвляющая пощёчина — это звонкий хлопок, которым Жизнь своей когтистой лапищей вправляет тебе мозги. Иногда вместо лапищи выступает ладошка близкого друга, или, может быть, ты сам невзначай поймаешься на мысли, что нещадно лупишь себя по обеим щекам: очнись, очнись, дурище, от зимней спячки. Или от летней спячки, или круглогодичной, порядком затянувшейся.
Вот сегодня я точно протрезвела. Наверное, сначала надо было изрядно понервничать: проспать две пары, опоздать на автобус, пропустить троллейбус, осознать, что и до неявки на зачёт недалеко, заскочить в следующий троллейбус, влезть в электричку, а там, уже сидя в ней и глядя в знакомое не то, что до боли, до смерти знакомое лицо, ощутить-таки этот лечебный шлепок по щеке. Сразу так ясно стало, будто в моей персональной вселенной после вековой полярной ночи выглянуло долгожданное солнышко, наступило вмиг добротное такое, правильное, розовое лето средней полосы России с одуванами и послеполуденным зноем. Если бы не крыша электропоезда, клянусь вам, взлетела бы до небес, как шарик с гелием, и таким вот неординарным способом добиралась бы дальше до университета.
Спасибо, конечно, сердце, что ты умеешь так любить, но отдельная благодарность тебе за то, что наконец, с лейкопластырем на красной бочине, насквозь пропахшее суперклеем, научилось отпускать. Ну, теперь точно навсегда.

Пушкин был поэт. Он писал стихи. И, между прочим, окончил целый лицей для этого.

И Бродский тоже был поэт. Но писал он черт знает что, потому что окончил всего лишь семь классов – и то его за уши вытащили, чтоб не портить отчетность по школе.

А потом его, малограмотного, взяла в свои гнилые буржуазные руки Америка. И сказала ему: «Ты пиши себе черт знает что, а мы тебя прославим и сделаем великим». Поэт выполнил договор и начал писать такое уж черт знает что, что дальше некуда.

И Америка тоже поступила честно, что особенно удивительно. Она все же сделала Бродского совершенно великим. Прямо как Пушкин.

Несмотря на то, что Бродский перед Пушкиным — просто ноль.

И любой перед Пушкиным — просто ноль. И вы перед Пушкиным ноль, и я ноль и Орлов Б.А. тоже ноль.

Хотя в последнем случае лучше не спешить с выводами.

Вот Орлов Б. А. тоже поэт. И тоже пишет стихи.

Как Пушкин и как Бродский

Но окончил он для этого целый литературный институт. С отличием, между прочим. И ему по этому поводу вручили целый красный диплом. Самый-самый красный, какой только нашелся в канцелярии.

Да еще и сказали при этом, небось: «Ты – наша надежда».

Особенно восторгался один поэт. Старенький такой. Его уж и забывать все начали. Рождественский его звали. Только не Роберт, а Всеволод. Роберта мы еще помним, а Всеволода совсем забыли. Сик транзит глория мунди, ничего удивительного.

Но вернемся к Пушкину. Пушкин литературных институтов не заканчивал, потому что он был гуляка и повеса — куда ему.

Он и лицей то закончил нехотя. Только из тщеславия. А то представьте все кругом лицеисты. Даже Кюхельбекер и тот лицеист. И все пальчиком этак Пушкину делают и говорят «Э, брат». Кошмар, правда? Он и закончил.

А лицей – это, собственно, но нынешнему времени ПТУ. Начальное производственно-техническое литературное обучение. Литературная фазанка, в общем. А больше у Пушкина за душой ничего и нет. Потому что потом он пошел по кривой дорожке: бабы да водка, водка да бабы. До учебы ли?

Так что дальше Пушкин учиться не стал.

И Бродский учиться не стал. А зачем ему учиться, коль Америка его уже обещала великим сделать.

А вот Орлов Б. А. стал. И получил высшее литературное образование, как мы уже и сказали, с отличием.

И коллеги по перу даже избрали его председателем отделения СП СПб, безоговорочно признав таланты Орлова Б. А.. Административные, правда, а не поэтические, но разве это что-то меняет?

Вот Пушкина, между прочим, никто никуда не избирал и не облекал высоким доверием коллег по цеху. А Орлова Б. А. избрали и облекли.

И доверили.

И Рождественский ему доверял, который Всеволод.

И вся наша литература ему доверяет.

Вот потому-то вопрос «кто перед кем еще ноль» остается открытым.

Участковый уполномоченный младший лейтенант Бадмаев был всегда. То есть даже не то, что он, сколько себя помнил, всегда был участковым, а то, что был особой формой материи. Которая, как известно, никем не создана и никем не может быть уничтожена. Вечна, то есть. И бесконечна. Насчет бесконечности и вечности вполне мог убедиться сам Господь Бог, ибо Бадмаев проверял у Него не раз прописку, поскольку был древнее Его.
Бог не обижался – не из вредности же младший лейтенант документы проверяет, а служба у него такая. Кому служил участковый, зачем, кто присвоил ему офицерское звание – интересоваться у представителя власти ни у кого язык не поворачивался. Никто никогда также не видел Бадмаева в опорном пункте, как, впрочем, и самого пункта. Поговаривали, что пункта этого нет вовсе, но это, сами понимаете, форменная клевета: как же участковому без опорного пункта?! А где он запас авторучек хранить будет и бумагу для протоколов? Опять же рабочее место. Граждан принимать по личным вопросам, с 11-ти до 17-ти, скажем. Да и кто поговаривал-то? Кухонные боксеры, злостные неплательщики алиментов, скрывающиеся там и тут, алкаши, нарушающие общественный порядок. Можно ли вполне доверять таким людям? Сам участковый таким людям не доверял. Никому он не доверял вообще, самому себе и то только по пятницам доверял, но недолго и не вполне. Поэтому ходил участковый уполномоченный по «земле», нет, по Земле и выявлял всякого рода нарушения. Оттого и говорил он почти только одно слово – «Нарушаем?» душераздирающим, леденящим душу тоном, отягощенным привкусом официоза. Иногда, когда ситуация была более серьезной, нежели обычно, Бадмаев говорил уже тоном совсем неофициальным, даже чуть визгливо: «Я тебя посажу!». Это тоже имело свое действие – злостные нарушители смирнели, начинали бормотать что-то вроде «А чо я-то? Я ничо…», иные впадали в истерику и пытались целовать хромовые сапоги участкового, не губи, мол, товарищ милиционер, не повторится более. Кто-то посмелее (вся их смелость объяснялась первым знакомством с участковым) били себя в грудь и орали: «За что ты меня посадишь?! Нету такого закона, чтобы за распитие спиртных напитков на детской площадке в тюрьму сажать!». У этих пыл проходил, когда из полевой сумки участкового извлекался бланк протокола и ручка. Тут нарушитель сам собой начинал рассказывать, кто он и где живет, дату рождения, обстоятельства распития, припоминал и паспортные данные, которых отродясь не помнил.
Говорят, что таких, в отношении которых Бадмаев кричал «Посажу!», никто больше никогда не видел. В это охотно можно поверить, так как младший лейтенант слов на ветер не бросал. Я их точно не видел, не скажу только с уверенностью, именно ли Бадмаев был тому виной.
Время не имело власти над участковым. На нем всегда была милицейская старая советская еще форма, тщательно отутюженная, фуражка с советским гербом и непременная полевая сумка через плечо. Хромовые сапоги могли поспорить в сиянии с самим Солнцем. В другом виде Бадмаев не появлялся. Как его зовут – тоже никто не знал. Очевидцы утверждали, что и удостоверение у него какое-то особенное, не такое, как у всех: там большими буквами написано «УЧАСТКОВЫЙ УПОЛНОМОЧЕННЫЙ МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ БАДМАЕВ», и больше ничего, ни фотографии, ни печати… Сверху гораздо более мелким шрифтом имелась надпись «Министерство внутренних дел СССР».
Особенно брехливые товарищи утверждают, что никакого Бадмаева нет в природе, его придумали мамаши пугать непослушных детей. Утверждают ровно до того момента, пока над ухом не раздастся бадмаевское «Нарушаем?».
Вслушайтесь, всмотритесь – он где-то рядом. Не распивайте пиво на детской площадке. Не курите в подъезде. Тогда, очень может быть, вам не придется целовать хромовые сапоги участкового в ответ на его «Я тебя посажу!».
13.05.2017 г.

Принято. Оценка эксперта: 29 баллов.

Это ужасно. Отвратительное, мерзкое ощущение — просыпаться утром и чувствовать запах другого человека в своих волосах. Слишком долгими вчера были объятия. И ещё такой тонкий запашок гнилости пробивается изо всех щелей: ты проснулся и понял, что слишком привязался к этому человеку, так, что дальше сложно представить своё существование без его голоса, его смеха, его шуток, его песен мимо нот, вашей общей музыки и долгих телефонных разговоров. А раньше ты, кстати, просто ненавидел говорить по телефону, это он тебя научил. Ещё многих всяких «без» — прикосновения, движения, цвет глаз, короткий ёжик. Осечка.
Так в чём же проблема? В том, что ты ни черта не знаешь про его подлинное отношение к тебе, в том, что тебя слишком много уже обманывали, в том, что ты страшно устал разочаровываться в людях. Во всём. Плохо оттого, что ты, возможно, думаешь о человеке, о любимом существе, хуже, чем он есть на самом деле. Тогда, выходит, трикстер здесь ты — Фома неверующий, Фома недоверяющий, Фома доверившийся раз и обманувшийся.

Пивка попили…

После смены встретились в гадюшнике под сердцещипательным именем “Ивушка”. Измученные мухами лампочки уныло таращились на людей, превращавшихся в шелупонь. Дым выползал, минуя беззубые рты, смердящие зевала, орущие хлебальники. Начали с бокала пива. После третьего показалось мало, и Жорка побежал за бутылкой. В единственный сортир топталась благоухающая мочой очередь, посему мы с Лёхой двинулись в ближайшие кусты. Заросли находились во дворе у детского садика. От частого полива листья, трава, земля местами желтели лысинами. Слышались голоса. Малышей забирали домой, и некоторые мамочки, проходя мимо, презрительно хмыкали. На окнах квартир задёргивали занавески. Бедные наши спины.

Вернулся Жорка. Затарились по новой пивом. Свободных мест, разумеется, не оказалось. Смахнув рыбью чешую, разместились на подоконнике. Обильно разбавили водкой пену. Ёрш оказался задиристым. Залазил вовнутрь с трудом, пытаясь выскочить. К тому же, я уронил плавленый сырок на заплёванный пол. За следующим идти не хотелось. У прилавка нервно Читать далее →

Клоп

На практику меня отправили в соседний город. Заманчиво оторваться от домашнего стола, зауважать себя и поплыть по течению. Нас, восьмерых однокурсников, поселили в двух комнатах недалеко от центра. Зелень и фонтаны не спасали от постоянной гари, съевшей широкие улицы. По субботам в парке на танцплощадке кипели страсти  и складывалась чья-то жизнь. С первой зарплаты в центральном гастрономе купил маме самых дорогих конфет, а в ювелирном часы-браслет.  Со временем обарахлился, пошил рубашку в георгинах, заказал брюки. В общем, всё путём. Правда, доставал скользящий график. Все гуляют, а ты тащишься на родную проходную. Да ещё – вечное желание съесть чего-то, и побольше. Незаметно прошмыгнули полгода с хвостиком. Скоро к отчему порогу.

Завод оказался огромным. По периметру трамваи тарахтят, троллейбусы спотыкаются. Со всех сторон кварталы жилые подступают. До главного проспекта рукой подать. Попал в горячий цех. Газ и пыль, на лицах респираторы, глаза порезанные, ресницы – крылья чёрные. В смене вкалывало человек пятьдесят-шестьдесят. Четверть – женщины. Тётеньки, в основном одинокие, приобняв, сынком величали. При этом норовили выпуклостями за живое зацепить. Мужики, по большей части алкаши, папиросами угощали и на мой отказ одобрительно по плечу похлопывали. Лишь Кеша, по прозвищу “Клоп”, грациозностью бугай, каких поискать, каждый раз доставал меня. То смазки в рукавицы натолкает, то руды в куртку сыпанёт, то окурок в стакан воткнёт, мол, не хрен бросать где попало. Сделает пакость и хихикает дискантом, кастрат ехидный. В принципе – слияние с рабочим классом прошло успешно. Поначалу давали работу полегче, а потом мастер засёк, что у меня голова шурупит и руки растут оттуда, откуда надо, взял и отправил меня течки обводные под Читать далее →

Лёха лежал на старом диване и уже два часа кряду читал книгу. В эту белую июньскую ночь не требовалось света, чтобы разобрать книжные строчки, парень даже не включал свет. Три часа – а всё видно как пасмурным днём. Читать Лёшка любил с детства. Тогда все свои проблемы и трудности забывались, парень жил чувствами книжных героев. Сюжет зарубежного приключенческого романа был динамичный, события сменялись одно за другим, не давая возможности оторваться на перекур. Но курить хотелось всё сильнее, и Лёха захлопнул книгу. Достал мятую пачку балканки, открыл расшатанные створки окна, зажёг сигарету и затянулся.

За окном возле дома росли кусты калины. С зимы голые, корявые и невзрачные стволы весной одевались в зелёный праздничный наряд, украшенный белыми соцветиями как свадебной фатой невеста. К лету калина становилась пышными зарослями и прятала в своих кронах маленьких пернатых жильцов. Каждую весну в сад прилетали соловьи, возвращались из тёплых южных мест к себе на родину, чтобы петь песнь любви, строить маленькие гнёздышки и выращивать желторотых птенчиков. Самой ловкой кошке было не добраться до этих птичьих гнёзд, расположенных на тонких ветках, так хорошо калина оберегала своих голосистых постояльцев. И чувствуя свою безопасность, невидимые в листве певцы импровизировали на все голоса. Казалось, целый птичий оркестр с всевозможными  музыкальными инструментами выступает «на бис».

Спать под такие сладкоголосые трели совсем не хотелось. Три часа ночи – а сна и в помине нет. И Лёха стал вспоминать прожитый день. Свою тяжёлую работу в пригороде на пилораме, куда он Читать далее →

Люська

Безбашенная отрада. С чуть узким разрезом глаз.

– Бабка – кореянка, – улыбалась, – дед с Дальнего Востока привёз.

– Дудки!  – подпрягался я. – Это наследие татаро-монгольского ига.

Небольшая ростом, невесомая, она покатывалась со смеху от малейшего дуновения ветерка. Её четвёртый номер подскакивал мячиками до облаков. А у меня выпрыгивало сердце.

Тело уютное и удобное. Не неслось навстречу экспрессом, а прижималось второй половиной нашего яблочка.

«Вот я, ешь меня, наслаждайся!»  Ладони шершавые, рабоче-крестьянские. Не чуралась согнуть спину. Всё у неё кипело. Моталась в село, привозила сумки продуктов. Иногда еду доставлял на мотоцикле какой-то Толян. Мне было по барабану. Главное – перепадало вдосталь. Яйца, сальцо, картофель жареный и варёный.  Но чем дольше мы делили подушку, тем чаще ядовитыми лапками царапалось беспокойство.

– И чего этот Толян шастает, как будто мёдом тут намазано? Кто он тебе?

– Комбайнёр, передовик. Мой “трах” первый. Замуж зовёт! – хохотала весело.

Один раз решил напроситься в гости, носильщиком подработать. Замотала головой:

– Нельзя. Побьют. Не нашенский ты.

Ну и ладно. Особо не заморачивался, воздушных замков не строил.

Быстро наладила отношения с вахтёром. Невестой представилась. Когда был на смене, наводила в комнате порядок, мою постирушку забирала, рубашки гладила. Прикрепила над койкой мак, собственноручно вышитый. Тенью стала. Режемся с мужиками в карты, а она лепесточком приклеится, в ухо дышит. Мне и в радость.

Жорка, когда узрел Люську, позеленел, цепляться начал:

– Уступи. Месяц поить буду. Грудь – загляденье, тёлка – зашибись!

Придурковато улыбался в ответ.

– Слышь, писака! – примазывался Лёха. – Чем баб берёшь? Глянешь – недоросток недоростком, урод уродом.

– Пролетели, хлопцы! – отнекивался. – У вас на каждой руке по милашке. Я ж не завидую, соплю потихоньку в тряпочку.

На футбол с ней ходили. С одного кулька семечки щёлкали, с одной посудины лимонад пили. Стадион орёт, и она орёт. Трибуны свистят, и она свистит. Правда, вначале команду перепутала, чуть нам «болелы» по голове не настучали. Счастьем светилась. Засыпая на плече в узкой кровати, или на улице, старательно ступая мелкими шажками в ногу, часами слушала мою белиберду. От опусов впадала в транс, прижималась, дрожала, шептала:

– Кохалику мій! Єдиний у світі!

Не стеснялась окружающих.  Названивала по заводскому телефону. В её центре мира существовали только мы. Когда в редакциях получал очередной грубый пинок, вспыхивала:

– Плюнь! Ещё напечатают! Забей и продолжай! – Люська в литературе была полный профан.

Мы набирали портвейна, закусона и забирались в лесопосадку на необитаемый остров. Иногда не неё находило: голышом, под мелодию сквознячка,  диковинные па на траве выделывала. Босые ножки поранить не боялась. Кордебалет из кустов акации украшал сцену перед единственным зрителем.

Если злилась на меня, то гнев взрывался фейерверком. Искры попадали на прохожих, на деревья, на трамваи и тут же гасли. Продолжала плестись следом побитой собачкой. Я, чёрствый ублюдок, не понимал – какой гостинец поднесла мне судьба.

Однажды мы с Лёхой и Жоркой рванули экспромтом на вылазку с ночёвкой. У Лёхи дальний родственник жил у ставка. К удочкам и самогону добавилась байки с прибаутками местного рыбака. Пахло гоголевской Малороссией. Люську предупредить не успел. Она металась обезумевшей тигрицей, потерявшей глупого детёныша. Несколько раз прибегала в общагу. Немного успокоилась, узнав – исчез не один.

Через день приплёлся к ней. С вином и конфетами. Ни слова не сказала, только слёзы из глаз потекли. Не видел её плачущей. Не по себе стало. Упала и растворилась во мне. И поплыли мы льдинками в кипятке.

– Люська, давай жильё снимем! Матрас купим, чайник. Представляешь, под настольной лампой ты и я.

– Не пара мы! – в повлажневшую подушку зарывалась. – Не примут тебя! Да и я… Мне за тобой не угнаться. Кохалику мій! Єдиний у світі!

Так до вечера и не поднимались с постели, пока соседки не явились.

В середине месяца попали в разные графики. Неделю не виделись. Перезванивались. Голос её не нравился. С надрывом и слабый.

Наконец, выходные состыковались. Зашёл пригласить в кино. За столом, перед картами, сидела и курила напомаженная девица.

– А-а, – открыв валета, воткнула его в верхний ряд. – Люськин хахаль! Пролетел ты, – оценивающе глянула на меня. Я ей доставал до пупа. – Рассчиталась твоя краля. Вчера упорхнула. Замуж выходит.

Стоял, мешком прибитый, по стенке размазанный, с нутром выпотрошенным.

– Где это? – запинаясь, выдавил из себя.

– Ты чё? Даже не в курсе? Петриковка! А какая, фиг его знает.

Солнце десять тысяч раз пряталось за шторами. Сотни дождей упали к ногам. Выросли единицы хороших поэтов. Так и должно происходить.

Сегодня, под утро, Люська пришла и легла мне под бок. Руками своими голову седую начала гладить, сердце тёплой волной омывать.

– Кохалику мій! Єдиний у світі!

Я понял:  Люськи, моей кореяночки, которая просто любила, уже нет.

Часть вторая МАТЬ

В течение пяти лет, которые Лена жила в Израиле, она просила свою маму познакомиться со мной. Но у каждого своя жизнь и для новых знакомств у нас уже не хватает времени. Только в конце ее пребывания в Израиле Лидия Васильевна решила со мной познакомиться.

Ко мне в квартиру зашла самодостаточная, интеллигентная

дама с полной корзиной подарков: за знакомство, за дочку, что ей не так одиноко в чужой стороне…

С тех пор мы не расстаемся , хотя живем в разных странах.

Она живет в Италии. Сын с детьми и Лена переехали туда давно и обосновались там, а Лидуня уехала года три назад, но очень часто посещает Буковину.

А до этого лет восемнадцать мы были неразлучны. У нас было (и есть) очень много общего, только вот в семейной жизни мне повезло намного больше, чем ей…

В 1977 году из Новосибирска в Черновцы переехала красивая пара с детьми. Девочка в Новосибирске очень болела. Уж куда ее только не возили, пока один врач не установил диагноз — надо поменять место жительства: не подходит климат ребенку.

Обмен квартиры, даже в своем городе — дело хлопотное, а это- менять квартиру почти на другой континент! Да и устои все менять… Они в Новосибирске работали преподавателями электротехнического Университета, впереди диссертации…

Черновцы встретили их приветливо. Сразу предложили им работу. Правда, Лиде предложили работу совсем не по специальности, но она не побоялась и проработала много лет, до пенсии, в налоговой инспекции начальником отдела контроля промышленных предприятий. И после выхода на пенсию еще много лет «разгребала» «завалы» промпредприятий.

Дети росли здоровыми, Леночке очень даже подошел Буковинский климат. И вот однажды, после десяти лет, прожитых на Буковине, приходит муж домой и заявляет: я люблю другую, прошу развод и раздел имущества…

Это был удар в спину. Она, конечно дала развод, на семейном совете решили: Леночка с мамой будет жить в двухкомнатной квартире, сыну он отдает однокомнатную квартиру, так как у его «спутницы жизни» есть где жить, а ему остается машина, гараж и дача. Вот так и распалась семья.

Прошли годы. Лидия Васильевна подняла детей, сама стала на ноги: независимая, сильная деловая женщина. Муж забыт. Разрыв — страшный сон! Пятнадцать темных, молчаливых лет: ни одного звонка…И «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, все мне ясно стало теперь, сколько лет я спорил с судьбой ради этой встречи с тобой!»

Зашел чужой, забытый человек в дом. Нагло, цинично, как будто вчера ушел на работу. Немой вопрос Лиды его не обескуражил: нечего так смотреть. Я сыну отдал квартиру, имею право вернуться. Вернулся, конечно, без машины, без дачи, без гаража. (Молодец баба! Обобрала как липку!).

— Так иди к сыну, он живет отдельно, а дочь за границей.

— А мне и здесь не плохо! Послушай, давай пообедаем, очень соскучился за твоей стряпней.

Ну хорош! Пятнадцать лет где-то шастал и приходит в дом, как ни в чем не бывало! Да еще и требует к себе внимания. Как Лидуня говорит : «Варежку открывает»! Теперь они живут в Италии. Леночка забрала дочь и внучку. (Тоже сделаю немного отступления: в семье три женщины: мама, дочь и внучка и ни у одной из них нет «счастья в личной жизни»), сын давно с семьей живет там же, А Лида продала свою двухкомнатную квартиру и купила в Италии не хуже своей, Черновицкой, вот так! И ее бывший муженек тоже переехал туда же. Живет то у сына, то у дочки, но в основном все-таки у Лиды. Вот, как будто бы банальная история, но ведь за каждой такой историей — человеческая жизнь!

Часть первая. Дочь.

Мы втроем, я моя дочь и Лена работали в одном НИИ, только в
в разных лабораториях. Аннушка с Леночкой очень красиво
дружили. Работали мы лет 10 в этом заведении и вот Союз
распался. НИИ перешел полностью в Москву, а тот, кто работал в
Черновцах- всех сократили. Остался только маленький филиал,
в котором я работала почти до пенсии.
Пути Аннушки и Лены разошлись на многие годы. Все было…
В 91 году моя дочь с внуками и моим отцом уехали в Израиль.
Моя приемная дочь, Лиза тоже готовилась уехать и изучала в школе
иврит. В одной группе с ней оказалась и Лена, она тоже собиралась
ехать на работу и была готова изучать даже китайский, лишь бы найти
работу. Это ужасно! Человек с высшим образованием ищет любую
работу за границей! Позже стали рассылать свои резюме по всему
миру, а сразу растерялись, хватались Читать далее →

Еще до Великой Отечественной Войны, у нас на улице,как во всех городах, был участковый милиционер. А у нас был — особенный!

Молодой, красивый парень, но по моим понятиям, очень уж высокий!

…Это была любовь взаимная! Я вставала очень рано, мама меня кормила и я садилась у окна и ждала, когда же появится «дядя мицонел.» Ждала терпеливо, молча. И вот, наконец, он подходит к воротам, станет и кричит оттуда: « Маргаритка! А где ты мой цветочек?!» Я срываюсь с места, падаю, поднимаюсь, бегу неуклюже через двор, раскинув ручки и попадаю прямо в объятия

своего любимого «дяди мицонела!» Мы каждый раз отправляемся к маме отпрашиваться. И каждый раз мама ворчала: « И хочется, ото Вам с ней возиться!»

Но он очень уж слезно просил: «Ну, пожалуйста, я не буду ее с рук

отпускать, только разрешите!»

И вот,влюбленная пара идет вдвоем на работу. Я знала всех теть и дядь на всем участке, со мной нянчились, баловали, кормили. Читать далее →

За всю свою долгую жизнь меня Бог не обидел , дал мне очень много интересных людей для общения и еще больше подруг по жизни и в молодости.

Вот одна из них, — с молодости: САШЕНЬКА.

Мы подружились с Сашенькой, когда она приехала со своей

двоюродной сестрой Надей в Черновцы. Временно они поселились

на квартиру у наших соседей- Шимковичей. Надя была уже замужем и ей сразу завод предоставил семейное общежитие, а Саша некоторое время ждала своей очереди.

Завод принял Сашеньку очень хорошо, ну такая профессия у девочки- токарь-лекальщик! Тут не каждый мужик может освоить.

Сашенька была красивой девушкой. Выше среднего роста, фигура спортивная. Волосы черные, как смоль, ровные, постриженные ровно, на косой пробор и- за ухо. Но глаза у нее были очень интересные: черные, огромные, немного на выкате и длиннющие прямые ресницы, как у красивой…коровы. В хорошем смысле. Ребята все смеялись; — ты бы завивку хоть сделала своим ресницам. Читать далее →