Тёмной деревенской ночью в доме Ларисы и Дмитрия Меделеевых было неспокойно. Из подвала доходили странные звуки, похожие на бульканье какой-то жидкости. Наутро шум только усилился, но в отличие от ночного бульканья, в этот раз это были крики Ларисы Павловны, которая в очередной раз отчитывала мужа за то, что он не покормил кур.

-Митя, вот как так можно? Куры не кормлены, свиньи не кормлены, из крана вода не течёт, и всё это я что ли должна делать? Детей в школу отведи, тыкву полей…Вот скажи. Что ты за сегодня сделал? – Немного помявшись на месте, Дмитрий Денисович не решился ответить, чем вызвал ещё большее негодование Ларисы Павловны.

— Нет, знаешь что, Митя, или ты сейчас чинишь кран или есть пойдешь в огород ту самую тыкву, которую ты сегодня не полил. Так всё я пошла картошку полоть. Приду: чтоб кран починил … Ты смотри, Мить, а кто это там к нам идёт? Это что, баба Катя, что ли? Иди её встреть, а то же ведь так и будет по ступенькам ползать.

Обрадовавшись временной вольной, Дмитрий Денисович побежал встречать бабу Катю.

— Здорова, баб Кать. Давайте Читать далее →

Шестьдесят пять миллионов лет назад со дна древнего неглубокого моря поднялись Доломитовые горы. Они скалятся с запада на восток, побледневшие, окружённые зелёными долинами рек. Днём их хребты — лунная кость, подарок печальной принцессе. На закате они вспыхивают жёлтым, ярко-оранжевым и красными цветами. Розовый сад.. Пунцовый, он оживает на миг: лунная ткань обнажает цепи коралловых бус. И пока остывает солнце, отбросив длинную как хвост тень Контурины к самому подножию пещер, их утесы вдруг становятся фиолетовыми, постепенно темнея на фоне ночного неба. Там обитает Чёрный Бертольд, одинокий алхимик.

Весна- это выпотрошенная могила. Её мертвая плоть чавкает под моими ногами. Вскрытый мусорный бак, перегной. Надгробия, склонившись над собственной тенью, скорбят. Колосья волос сухие на солнце. В кустах орут воробьи.
Вонзи по-глубже лопату, мертвецы просыпаются.

Небо, словно голубая акварель — размытые дорожки облаков. Солнце щурит утром глаза, и рукой подать до леса. Ночью, когда стихает МКАД, его шум перекатывается прибрежными волнами в моих ушных раковинах. Кажется, что время здесь остановилось лет десять назад, на прошлой неделе. Сейчас серо и пасмурно. Мокрую дорогу сменяет мякоть снега. Небо — кефир, а на твоих губах молоко. Я ловлю каждое движение на горизонте, там, где кружатся чайки и ловят рыбу из твоих рук. Там ты поешь, а сирены, пряча рыбьи хвосты под водой, зажимают друг другу рты, чтобы не спугнуть. Там ты смеёшься, когда брызги летят на тебя. Зажмурив глаза, ты стоишь, выставив навстречу обе руки, и улыбаешься.

Принято. Оценка эксперта: 18 баллов.

Мужика все так и называли в деревне – Васька, хотя было ему уже за сорок.
Он вернулся в родное село Пономарёво несколько лет назад. Где и как жил до этого, никто не знал. Поговаривали, что были у него в городе и квартира, и работа (Васька был водителем), но по своей глупости лишился он прав, поддавшись на провокацию ушлых приятелей, посадивших нетрезвого мужика за руль чужой легковушки, когда возвращались с веселой дружеской попойки на пляже у озера. Мол, сами-то не сели, а Васька, довольный, что оказался нужен, сел. Тут же и попался ДПСникам. Вроде и женщина у него там, в городе, была, жили вместе. Про детей ничего не слыхали. Кто-то даже его видел в белой рубахе и кожаной жилетке за рулем городского автобуса. Может, и так, но в деревню приехал Васька один, с небольшой дорожной сумкой.
Сначала поселился в родительском доме и прожил там конец лета и начало осени. Но в октябре пришлось искать другое жилище: в доме отца и матери развалились печки, сам их ремонтировать Васька не умел, а нанять печника – не было денег.
Поехал было к старшей сестре, Галине. Она жила в лесном поселке рядом с Пономарево. Муж у Галины умер несколько лет назад, дочки вышли замуж и уехали. Квартира у сестры была трехкомнатная, но в старом деревянном доме, который давно требовал ремонта: черные полы сгнили, печки распадались, веранда отошла от дома.
Появился Васька у Галины в воскресное утро середины октября. Та приняла брата радушно, накормила, истопила для него баню. Вечером задала брату весь день мучивший её вопрос:
— Ты, Вася, что делать-то собираешься? Где жить будешь?
Васька потупил глаза и тихо, как-то виновато, ответил:
— Галя, можно, я у тебя пока поживу? Я тебе Читать далее →

Сегодня темой нашего семинара будут тезисы  научно-религиозной диссертации, известной под названием «СРАН и его многофункциональность в атмосфере чужеродных планет». Так что же такое СРАН? с  точки зрения ортодоксальной синтетической биокибернэтики СРАН, дорогие мои абитуриенты,- уникален. Именно он открыл для людей возможность покорения планет солнечной системы и ближайших звезд. Все мы помним, что когда царь Удовлад уничтожил планету Земля, внедряясь в систему гипер…* Группа имби-религиозных-атеистов успела спастись и найти пристанище на луной базе Благоухающих Изуверов Ану…* Там, на луне, в глубоких плохо освещаемых кимберлитовых трубках, посыпая себя лунным грунтом и занимаясь кровосмешением, они создали первый биокостюм — Синтетически Регенерируемый Аватар — Носитель. С помощью него был совершен первый поло…* благодаря сложной системы молекулярных трубок,позволяющих дышать кремнием. Сегодня лунная база превратилась в гигантский мегаполис  Луноград, на улице Независимости есть мемориальная доска с надписью «Луна — наша». Вспомните те страшные дремучие века, когда покорение планет на ужасных громоздких ракетах было дорогим, утомительным, а зачастую и бесполезным мероприятием. Впоследствии многие участники межзвездных экспедиций страдали психическими помешательствами. Космические корабли прошлого можно сравнить с жестяными консервными банками, в которых люди были заложниками большого и неизведанного космоса. Но с приходом в нашу жизнь СРАНА всё изменилось, Мы покорили Марс,мы создали несокрушимую империю . Мы уничтожили зло в долине овальных камней, в которой обитал дух древнего моря Биосхим, склонявший первых астронавтов к запретному сладострастию,мы…* Те, кто не поклонился СРАНУ  был брошен в озеро огненное на…

* *текст отсутствует

Otto Hans ©

Ночью Николай почти не спал. Ворочался, выходил попить воды на кухне, сидел на крыльце. После дневной суматохи и жары было свежо, тихо, только трещали в росистой траве кузнечики да изредка брякал цепью соседский пес Барон. Жена Лидия недовольно брюзжала:
— Чё не спишь-то, Тетёха? Сам не спит, и людям не даёт. Мне ведь вставать рано завтра, корову доить да на поскотину вести. И тебе тоже надо не проспать.
Николай тихонько ложился, стараясь не потревожить Лиду, закрывал глаза, но сон не шел.
Утром предстояла поездка в райцентр: сломалась машина, надо было ехать в автосервис. В городе Николай бывал нечасто, раза три-четыре в год, поэтому каждая поездка была событием. А тут старенькая «Лада», которую отдал сын несколько лет назад («Несолидно тебе, отец, не шестом десятке на мотоцикле ездить, а тут все-таки машина, хоть и не новая»), забренчала. Что случилось, Николай не знал: в технике разбирался плохо.
Ходил к совхозному автомеханику, жаловался:
— Алексей Иваныч, чё-то бренчит у моей «ласточки».
— Где бренчит?
— Да у колеса у переднего левого. Будто консервную банку привязали к машине.
— Всё время стучит?
— Да не, на поворотах особенно слышно.
— Дак это у тебя ШРУС накрывается.
— Это что за зверь такой?
— Шарнир равных угловых скоростей, короче, граната. Долго объяснять.
— Лопнул что ли?
— Не, Семёныч, если бы лопнул, ты бы никуда не уехал. Но скоро лопнет, раз затрещал. Поезжай ты на станцию в райцентр. Коли не доедешь, эвакуатор вызывай. Только лучше уж сам аккуратненько, не то тысячи три-четыре придется платить за доставку твоей «ласточки» до места.
Вернулся Николай от автомеханика расстроенный. Пожаловался жене:
— Придется в город ехать, машину ремонтировать.
Лидия повернулась от плиты, на которой жарила картошку с маслятами к ужину, и вздохнула:
— Чё уж, надо – так надо. Без машины-то никак: за ягодами съездить или за грибами, на рыбалку когда – тоже. Поезжай, Коля, вечером приготовлю тебе одёжку какую поприличней.
Коля с Лидой уже больше тридцать лет женаты. Дети выросли, разъехались. Теща, которая с ними жила с самой свадьбы, умерла в прошлом году. А всё, бывало, брюзжала на зятя:
— Чё и за мужик такой! Лидия зарод мечет, полные навильники сена на экую вышину кидат, а он букашек в траве разглядыват! Душа у него, понимашь ли, политическая! Тьфу!
Этой «политической душой» теща попрекала Николая и к месту, и не к месту. Услыхала, как он однажды молодой жене говорил, что стихи любит, природу, вообще всё живое: каждую травинку и муравьишку каждого:
— Душа у меня такая, Лидок, поэтическая. От мамки, наверное: та, покойница, всё над стишками плакала, песни протяжные русские любила. «Пряху», помню, пела: старая, голосок дрожит, тоненький. Мне и говорит: «Как я раньше, Колюшка, пела! А теперь воздуху не фатает!» Как вспомню, слёзы на глаза наворачиваются.
Вообще-то, жили Коля с Лидой дружно, друг друга уважали, хотя, казалось бы, ни внешне, ни по характеру ничем друг на друга не похожи были.
Лида – крупная, высокая, грудастая баба, до пенсии всю жизнь работала дояркой в совхозе. Любила попариться в бане, посмотреть мелодрамы по телевизору, посудачить с соседками о том, о сём. Серьёзная и степенная, все дела домашние делала основательно, была прижимиста и расчетлива.
Николай – сухонький, подвижный, небольшого росточка, ниже жены. Отучился в областном центре и работал киномехаником до тех самых пор, пока в перестроечные времена не закрыли их деревенский клуб. Тогда, помаявшись несколько месяцев и послушав упрёки жены в тунеядстве, устроился в дорожную организацию чистить мосты – их было два, новых, бетонных, построенных через небольшие речки в Колиной деревне и в соседней.
А как любил Николай свою работу в кинобудке! Нравилось получать на почте гремящие старые кинобанки, везти их на мотоцикле в клуб, «катить» вечером разные фильмы, печатать цветной тушью и скрипящим перышком афиши. Нравился запах старой плёнки, коричневых дерматиновых сидений в зале клуба. Он даже несколько раз устраивал после просмотра фильмов обсуждения.
Но фильмов больше не присылали, кинобудку закрыли на большой навесной замок, а сейчас и крыша у клуба обвалилась. Местные шаляки  стёкла выбили, и ветер треплет старые желтые занавески, торчащие из-за гнилых оконных переплетов.
Пришлось осваивать метлу и лопату. Платили немного, да жена в совхозе получала. А сейчас она на пенсию вышла, так ничего, скромно жить можно, не голодали. Держали корову, телят каждый год откармливали, куры по двору бегали, огород большой Лидия растила.
А то, что силы да сноровки Николаю Бог не дал, – так что уж. Лидия над мужем не смеялась, жалела, только иногда «Тетёхой» назовет, но это так, любя. Гвоздь забьет, по хозяйству помогает, не пьет, не дерется – чего ещё надо? Другие-то бабы ещё как со своими алкоголиками маются. А Николай в праздник из чекушечки рюмку выпьет, расцелует хозяйку и песни поет. А то еще услышит соловья за рекой, откроет окно и зовет её:
— Лидушка, послушай, как соловушка-то заливается, слышишь? Так на душе-то светло, так радостно!

В город Николай приехал уже часов в одиннадцать утра: всё боялся, что «ласточка» сломается, добирался потихоньку. Слава Богу, обошелся без эвакуатора. Да и машин на дороге было немного – их Коля тоже побаивался, в деревне-то ездить привычно, просторно, не то, что в городе. Сдал машину суровым молодым парням из автосервиса на окраине райцентра, купив все нужные запчасти (механик сам с Николаем в магазин сходил и сказал, что надо приобрести). Парень, который с Колей разговаривал, велел записать на куске картона телефон – сказал, что сами позвонят, когда сделают.
Николай пошёл в город. Родни в райцентре у них с Лидушей не было. Она велела мужу пообедать в столовой или в кафе каком. Увидел вывеску «Закусочная» на двухэтажном каменном здании, зашел.
Народу в кафе было много: время обеденное, да и сезон туристический в разгаре – летом в райцентре всегда приезжих много, церквями белокаменными любуются.
Купил щей, бифштекс с макаронами, морс, хлеба взял шесть кусков, любил хлеб-то с супом. Буфетчица удивленно подняла брови, но ничего не сказала. Лидуше набрал пирогов, надо гостинца-то привезти женушке: булок с маком и глазурью, тонких пирогов с изюмом и со сгущенкой – она сладенькое любит, баба!
Обедал не спеша: сколько еще машину проделают. Суп не очень понравился, больно жидкий, но доел, с малолетства приучен, что «посуда любит чистоту». Добрался до бифштекса, но тут пополам треснула пластиковая вилка. С шумом треснула – детишки за соседним столиком засмеялись. Ну, Николай не обиделся: что с них взять, дети ведь. Купил другую вилку. Стаканчик из-под морса взял с собой: пусть в машине будет посудина, мало ли, поедут с Лидией куда, пить захотят – а тут и стаканчик готов!
Потом долго сидел на берегу широкой, спокойной реки, любовался водой и наплывающей с юга, как раз с озера, откуда река начало берет, огромной фиолетовой тучей. Достал фотоаппарат, начал тучу снимать. Все хотелось, чтоб на снимках виден был контраст между краем темной тучи и голубым небом. Получалось не очень: фотоаппарат дешевенький, простенький. Мечтает Николай о новом, полупрофессиональном, даже деньги потихоньку копит. Видел в прошлую поездку такой за двадцать шесть тысяч. Вот десять за год уже скопил. Любит он фотографировать: пейзажи, детей, Лидушу свою, деревенские улочки. Клёны увидел на набережной, несколько маленьких дубков – тоже запечатлел: редкие они на Севере гости, тут все березы, ели, тополя.
Туча, хоть и медленно поднималась, но полнеба уже скрыла своими темным крыльями. Рванул ветер, полетел всякий сор, недавно скошенная и подсохшая трава, упали первые редкие капли. Николай побежал искать спасения от дождя. Увидел открытые ворота Христорождественского собора, что на берегу как раз построен. Поднялся по каменным ступеням, шагнул за порог. Обрадовался: да тут выставка! Заплатил и долго любовался «небесами» деревянных часовен, привезенными сюда, на выставку, со всего района. В церкви было прохладно, очень тихо. Захотелось сфотографировать, чтоб Лидуше показать, она-то не видала никогда такой красоты, но не разрешили, сказали, что платить надо. А он и заплатил бы, только фотоаппарата найти никак не мог. Потерял, наверное, на берегу, оставил, когда от непогоды убегал. Кинулся назад. Ругал себя, непутнего. Как же так, поди-ка уж подобрали фотоаппарат-то, люди всякие тут бродят. Или дождем намочило его. Подбежал к лавке, на которой сидел: фотоаппарат лежал на месте, даже не промок, дождя-то почти не было: тучу снесло к западу.
Обрадовался, сел отдышаться. А тут голуби к ногам прилетели, кусочка ждут. Покидал им семечек из кармана. Потом достал булочку из пакета, крошил и любовался на птиц. Интересные такие, и все разные: вон какой-то мелкий, его всё отталкивет толстый голубь со взъерошенным загривком и культей вместо правой лапы. Убогий, а не пропадет: вон, бойкий какой. Стал его фотографировать, все хотел так снять, чтоб поврежденную лапу было видно. Но не получалось: голубь никак не стоял на месте. Налетели и закричали чайки, наглые, быстроглазые, голенастые. Чаек Николай кормить не стал, ну их, крикунов. Лидуша ругалась, что они картошки в поле много по весне заклевали.
Потом замерз на ветру. Пошел в центр и сел на резную скамью возле городской администрации. Тут было тепло, даже жарко, припекало июльское солнце. Попил морсу из пол-литровой пластиковой бутылочки: Лидия с собой налила в дорогу. На Николая подозрительно покосилась пробегавшая мимо городская женщина, наверное, подумала, что вино пьет.
Долго рассматривал памятник Ленину на площади: надо же, побелен, цветы посажены на клумбы у постамента. Заинтересовался акациями и жимолостью у музыкальной школы: как это их так подстригли – шариками и кубиками? И кто, главное? Умелец какой! Опять достал фотоаппарат и стал фотографировать шарики и кубики. Заметил, что в старых толстых пнях, оставшихся от лип и елей, затенявших несколько лет назад центральную площадь и поэтому срубленных, посажены цветы. Запечатлел и их. А потом увидел, что из темной, старой коры тополиного пня торчат молодые зеленые побеги. Восхитился вслух:
— Надо же, живучие какие они, тополя-то! Сниму и Лидусе покажу.
В шесть часов вечера, не дождавшись звонка из мастерской, пошел туда сам. Самый молодой парень все еще возился у машины.
— Ну, как дела? – поинтересовался Николай.
— Дела у прокурора, у меня – делишки, — неприветливо откликнулся автомеханик.
— Зашел спросить, долго ли еще?
— До победы! – опять огрызнулся парень. – Запустил ты, папаша, машину. Рычаги вылетели, пришлось поменять, и шруз, и опоры шаровые, и стойки стабилизаторов заменил. Иди в магазин наш, плати. Да и колеса не худо бы новые: передние-то лысые совсем. Купи, заодно и сделаем. И сход-развал потом сразу.
— Да я немного и езжу-то на ней, думал, поскрипит еще. А про резину знаю, — заоправдывался Николай. Пришлось идти в магазин, выбирать резину, платить за всё.
Еще часа два ждал на улице у авторемонта. И на пне посидел, и побродил вдоль ангаров, и полюбовался пышным кустом лесной герани, выросшим у входа на оптовый склад «Малиновка».
Запереживал, что не хватит денег парню заплатить. Лидуся дала пять тысяч, так он за запчасти в магазине заплатил, а еще ведь мастеру надо. Были у него с собой взяты накопленные на фотоаппарат десять тысяч, так и туда залез – не хватило на резину. Ладно, за зиму опять подкопит, а пока этими, из заначки, рассчитается. Зато уж следующим летом обязательно поедет выбирать мечту – хороший, полупрофессиональный…
Домой возвращался уже вечером, часу в десятом. У левого колеса больше не гремело, только посвистывало немного.
— Ничё, притрётся! – думал с улыбкой Николай.
Пала роса, пыли на грунтовке почти не было. Открыл окна, запел тихонько. Дома, поди-ка, Лидуша заждалась, ужин, чтоб не остыл, в старую шубу завернула. Покричит, конечно, маленько, что денег много издержал на «ласточку», но отойдет быстро. Она, Лидуша, понимает, что надо, никак без техники: на рыбалку, на болото за ягодами съездить, на кладбище могилки родителей попроведать.
— А я ей букет нарву! Вот обрадуется! – Николай остановил машину, перебрался через неглубокую канаву, пошел в поле, подальше от пыльных обочин. Рвал ромашки, зверобой, клевер, мелкую луговую гвоздику и любовался стоящими на том конце поля сметанными недавно стогами и зародами. Показалось Николаю в какую-то минуту, что выйдут сейчас из-за самого большого, приземистого стога девушки в красных сарафанах и парни в косоворотках, заведут песню, закружатся в хороводе.
Но тихо было вокруг, только на ольховой заколине свежего зарода сидела и каркала скрипуче, старчески серая ворона. А закат заливал всё поле мягким медовым светом.

В один из дождливых осенних дней, которыми так богата средняя полоса России в это время года, Иван Сергеевич почувствовал, что он не на шутку болен. Целый день он пытался, вылечится различными народными средствами, которыми изобиловали в то время журналы ЗОЖ, а также такие развлекательные программы, как «Малахов+». Но не лыжная мазь, не луковые компрессы не смогли победить грипп, который продвигался по России семимильными шагами каждый год, как раз в, то время, когда с ним при помощи прививок и аскорбиновой кислоты, начинали бороться все врачи страны. Совсем, отчаявшись, после утреннего приёма натощак трёх чайных ложек чеснока, Иван Сергеевич решился, отправится в поселковую больницу, находившуюся в трехстах метрах от его дома.
Тепло одевшись, Иван Сергеевич вышел на порог своего маленького, но ещё крепкого домика, надел старые кирзовые сапоги, оставшиеся ему на память о тех временах, когда он ещё молодой и здоровый работал в лесном хозяйстве егерем. Хозяйства теперь уже не было, а всех лосей поели волки, ещё пять лет назад. Тогда же глава посёлка и распорядился наказать лесных вредителей, поэтому за животными в лесу больше не было нужды присматривать, разве что за белками, которые сильно расплодились, почувствовав, что лес теперь принадлежит им. Иван Сергеевич, испытывая сильный жар, еле доковылял до больницы, рядом с главным входом которой, красовалась большая зелёная вывеска: « Центральная Районная больница №1. Р.П. Запустелово, ул. Земляничная, дом 6».
Значимость этой больницы для местного населения было сложно переоценить, так как это была единственная больница на весь район. Именно поэтому глава посёлка в прошлом году распорядился закупить для больницы новое оборудование, что позволило бы повысить качество медицинского обслуживания, но, к сожалению, аппараты так и не дошли до пункта назначения по неизвестным причинам. А поскольку время не стоит на месте, то к осени в больнице не осталось даже градусников, и врачи были вынуждены обратиться за помощью к нетрадиционной медицине.
Побродив по пустым коридорам лечебницы, измученный головной болью и усталостью Иван Сергеевич неожиданно наткнулся на целое собрание врачей, проводивших консилиум в просторном кабинете главного врача. К Ивану Сергеевичу навстречу вышел молодой человек в белом халате татарского происхождения и пояснил, что больница сегодня не работает ввиду начавшегося праздника Курбан-байрам. Иван Сергеевич возмутившись тому, что его никто не хочет лечить, заявил, что он сейчас же пойдёт к главному врачу и напишет жалобу, но не успел он договорить, как из ниоткуда появился главный врач Эльдар Терентьевич. О дипломатичности главного врача по всей деревне ходили хорошие слухи, вот и в этот раз Эльдар Терентьевич, осознав, деликатное положение дел, невзирая на протесты больного, вежливо пригласил его за круглый стол, на котором было разложено всё для празднования большого мусульманского праздника. Иван Сергеевич хотел было снова возмутиться, но силы его покинули, и он стал смирно ждать своего излечения.
Последнее что помнил Иван Сергеевич, очнувшись в больничной палате, был стакан крепкого деревенского вермута, выпитый им во время праздника. Но как не странно болезни, которая ещё вчера заставила его прийти в больницу, он уже не ощущал. Встав с больничной койки, Иван Сергеевич, всё время бранивший и власть, и образование, и медицину решил разыскать главного врача, чтобы отблагодарить его. Но больница на этот раз оказалась абсолютно пустой, и Иван Сергеевич решил, что это даже к лучшему, так как через день он пришёл в больницу не только с благодарность, но и с подарком для главного врача. Подарок в виде бутылки хорошего коньяка, которую Ивану Сергеевичу привезла дочь из Москвы, он считал очень символичным. Но зайдя в больницу, Иван Сергеевич узнал печальную новость о том, что Эльдар Терентьевич был срочно отправлен в областную больницу из-за хронического цирроза печени, профессиональной болезни всех дипломатов.

В железной бочке бился огонь. Он рвался на свободу, но ржавые стенки давали всего один путь. Путь наверх, к серо-стальному небу. Огонь ревел, только сил рвануть туда, под эти тяжелые облака уже не было. Пламя всхлипнуло и улеглось умирать на пепел. С неба закапали слёзы. Нет, небу не жалко огня. Небо не умеет жалеть. Просто была осень. Был дождь.

Максим смотрел на догоревшие мешки из-под цемента. Он курил у окна бытовки и слушал Степаныча. На столе стояла хорошо початая трехлитровая банка с самогоном. Банка была для всей бригады, но ребят срочно увезли на дачу к шефу. Его дочка очень захотела теннисный корт. Папаша и снял с объекта бригаду. Осталось двое. Старый сварщик и он — молодой каменщик. Сторож — пьяная обезьяна! Подвернул ногу и на объекте оставили дежурить Макса. Степаныч вызвался разделить одиночество Макса… Заодно и баллон самогона. Как писал покойный император: «Пили легко, пили с воодушевлением!» Степаныч «поплыл». Его маленькие живые глаза Читать далее →

Игры и увлечения девочек и мальчиков дошкольного и младшего школьного возраста мало чем отличаются: мальчики охотно играют с девочками в куклы и «в дом», распределяя между собой роли мамы, папы и других членов семьи, а девочки принимают самое горячее участие в «военных действиях», становясь «медсёстрами» и «санитарками». Но вот проходит какое-то время, дети незаметно превращаются в подростков, у каждого появляются свои увлечения, интересы, привязанности. И, на первый взгляд, кажется, что ничего не изменилось – летом остались всё те же групповые игры: в лапту и штандер, вышибалы и стрелки, но стали всё чаще и длительнее вечерние посиделки на чьём-нибудь крылечке, разговоры «о том – о сём», загадочные и таинственные шепотки, «переглядки»,
игра «в почту»…
С наступлением нового учебного года прогулки резко сокращаются, особенно промозглыми осенними вечерами, когда во дворе сыро и грязно. И только с наступлением зимы ребятня оживлялась. Мы дружно высыпали во двор и помогали дяде Вале Пирожкову строить горку. Распределение труда было строгим: девочкам не разрешали катать очень большие снежные комья – мальчишки оберегали нас, а сами, стараясь показать друг другу, а особенно нам, девчонкам, силу и ловкость, кряхтя и пыхтя от натуги, лепили снеговые комья значительно больше, величиной чуть ли не с собственный рост. Дядя Валя и его сын, недавно вернувшийся со службы в армии, делали огромные шары и составляли их в квадрат, заполняя пустоты более мелкими. Часа за два совместной работы вырисовывался силуэт горки – высокой, в полтора роста взрослого человека! На следующий день снег, улежавшись и окрепнув, становился почти нужной прочности. Черновая работа, проделанная накануне, завершалась чистовой: Читать далее →

Санька ловко обходит соперника, удар по мячу… Гол! Трибуны ликуют, Санька победно поднимает руки над головой и бежит по футбольному полю…
Насладиться триумфом помешал голос матери, который прорвался откуда-то сверху, заглушая восторженные крики болельщиков:
— Ребята, подъём! Семь часов уже, петушок давно пропел! Опять вчера до темноты мяч гоняли, полуночники. Вставайте блины есть!
Футбольное поле исчезло, восторженный гул трибун стих. Санька приоткрыл глаза и недовольно забубнил:
— Сама ешь свои блины! И в каникулы поспать не дают. Весь год в школу будили в экую рань…
Но мать уже ушла, поэтому Саньке никто не ответил. Глаза никак не хотели открываться, голову какой-то неведомой силой тянуло к подушке. Напротив Саньки покачивался, свесив с кровати худые голенастые ноги в синяках и царапинах, младший брат, десятилетний Витёк – тоже разбудили, значит.
В комнату заглянула бабка:
— Санька, Витька, блины стынут! Сметанки вам накипятила целую миску – макать.
Пришлось вставать, всё равно ведь не отстанут.
Растрёпанные и заспанные, вышли на кухню, упали на табуретки около стола, застеленного старой, в порезах и пузырях от горячих посудин клеёнкой. Бабка, развернувшись от русской печки и кинув на большую тарелку очередной блин, прикрикнула:
— Мойтесь сначала, грязнули! Лицо-то, поди, с прошлой бани мыла не нюхало!
Пришлось идти умываться. Санька, звякнув Читать далее →

В тот день историю искусства у девчонок с биофака вёл Рауф Чаршанбиевич. Он не стал мучить студенток лекциями, а повел их послушать орган, по дороге рассказывая о «короле инструментов».
День был  солнечный, северный июнь благоухал ароматом цветущей сирени, от реки тянуло свежестью. Девушки шли за преподавателем  к кирхе, в которой и предстояла встреча с органом. Сначала шумно переговаривались, смеялись, но потом примолкли, слушая рассказ Рауфа об истории инструмента.
Таня тоже шла вместе со всеми, напряженно вслушиваясь, стараясь уловить каждое слово учителя.
Оказалось, в начале девятнадцатого века в немецкой слободе Архангельска особенно почиталась лютеранская церковь святой Екатерины – за многие достоинства, в том числе и за превосходный орган. Судьба этого инструмента неизвестна, так как пожары не щадили старый деревянный город. В начале двадцатого века, когда закончились реставрационные работы после очередного пожара, в кирхе был установлен орган популярной немецкой фирмы «Валькер». После Октябрьской революции в церкви был открыт клуб-театр и зазвучала совсем другая музыка. Орган  стоял в безмолвии и старел от ненадобности, пока в лихое военное время местные мальчишки не разобрали его по трубам и не растащили по дворам. Всё церковное убранство тоже было снято. И только в конце двадцатого века в бывшей кирхе был открыт камерный концертный зал и построен (преподаватель именно так и сказал — «построен») орган.
Слушали Рауфа Чаршанбиевича с интересом: орган девушки никогда в глаза не видели, но много слышали о красоте и чарующей силе органной музыки. В кирхе тоже никто из девчонок ни разу не был.

В бывшую лютеранскую церковь вошли с трепетом, предвкушая встречу с великим и вечным.
Шумный, суетливый город остался за стенами. Внутри было тихо и прохладно. Девчонки тоже притихли, изумленно озираясь вокруг.
Под каменными сводами  царил полумрак. Стену напротив входа почти полностью занимал орган. Тане он показался похожим на гигантский металлический подсвечник. Матово поблескивали трубы инструмента, а под ними, на небольшом подиуме, отгороженном от зала деревянными перилами, находился пульт органа — чёрно-белая клавиатура, почти как у фортепиано, и педали.
Другие стены были пусты, просто побелены извёсткой. «Наверное, чтобы акустика была лучше», — догадалась Таня.
Ряды высоких стульев концертного зала ступеньками опускались к подножию инструмента.

— Здравствуйте! – нарушил тишину откуда-то незаметно появившийся мужчина в вязаном сером свитере. – Понравился наш орган?
— Здравствуйте! Здравствуйте! Очень, очень понравился! Такой большой, красивый! – девчонки с интересом разглядывали незнакомого человека.
Мужчина был невысокого роста, крепкий, кареглазый, очень серьёзный. Таня подумала, что ему лет тридцать пять-сорок.
Рауф Чаршанбиевич представил его:
— Познакомьтесь: это и есть наш знаменитый органист Виктор Пряхин. Он уже около десяти лет даёт здесь концерты для гостей и жителей города. Именно благодаря ему орган снова зазвучал в старинной лютеранской церкви. Сегодня Виктор любезно согласился сыграть для нас.
Мужчина спокойно кивнул и предложил девчонкам выбрать для себя места в зале.
— Только мне нужна будет помощница – перелистывать ноты во время исполнения. Кто-нибудь владеет музыкальной грамотой? – Виктор вопросительно посмотрел на студенток.
Таня почувствовала легкий толчок в бок: подруга Света знала, что Таня училась в музыкальной школе по классу аккордеона.
— Я боюсь! Вдруг перепутаю что-нибудь? Столько лет прошло, как музыкалку закончила, — испуганно зашептала Татьяна. Аккордеон со шкафа снимала теперь редко, всё больше тогда, когда в праздники раскрасневшиеся, подвыпившие гости настойчиво требовали музыки. Уступая напору шумных и весёлых друзей и родственников, играла, наскоро подбирая то грустные, лирические, то разудалые застольные песни.
Похоже, кроме Тани, музыкой никто из девчонок не занимался. Повисла неловкая пауза. Светлана снова подтолкнула подружку:
— Иди! Таня у нас в музыкальной школе училась, — пояснила обернувшимся к ним органисту и учителю.
— Замечательно! Пойдёмте, Танечка, к инструменту, вставайте справа от меня, — улыбнулся Виктор, подбадривая оробевшую девушку.

И орган зазвучал. Запели стены старинной церкви. Музыка мощными, чарующими волнами уносилась под каменные своды. Величественные и чистые звуки поразили Таню, слёзы от какого-то удивительно светлого чувства подступили к глазам.
Но через несколько секунд очарование пропало: Таня вспомнила о своих обязанностях —  перелистывать страницы нотной тетради. Бах, Моцарт, снова Бах, Брамс, Шуман, Бах, Мендельсон… Перед глазами мелькали и мелькали нотные знаки, спина заныла от напряжения.
Сначала Таня нервничала, боясь не увидеть кивка музыканта и не успеть вовремя перевернуть страницу. Потом немного успокоилась, стала перелистывать почти автоматически.
И в это время её внимание привлекли  негромкие шаркающие звуки. Они доносились откуда-то снизу, почти от пола. Таня, перевернув страницу, незаметно опустила глаза: ноги Пряхина, обутые в смешные коричневые чешки, ловко бегали по педалям органа. Так вот что шуршит! Рот растянулся в глупой улыбке. Пристыдила себя: «Ты что это, Татьяна? Чешки – потому что подошва у них тонкая, а ноги органиста должны чувствовать педали. Вот он и выступает в чешках. Но смешно-то как!» И снова уголки губ ползли кверху.
Музыки она почти не слышала. Стояла возле музыканта, а внутри всё росли раздражение, обида и стыд, что музыки не чувствует, что спина ноет, что чешки шуршат, а она ничего не может поделать со своей дурацкой улыбкой.
После концерта Таня быстро выскользнула из зала, не поблагодарив музыканта, не попрощавшись с девчонками и Рауфом Чаршанбиевичем.
Хотелось побыть одной. На душе было тяжело и мутно, настолько девушку поразила её реакция на органную музыку (вернее, отсутствие этой реакции). Кажется, она даже плакала в автобусе.
А вечером, немного успокоившись, решила: и правильно, что аккордеон пылится на шкафу. С её способностями только пьяных гостей и развлекать. А раз она такой бесчувственный чурбан, то незачем на концерты классической музыки ходить.
Мыслями своими Таня не поделилась даже с подружкой Светланой. Стыдно, да и посмеётся, наверное, Светка над этими переживаниями, не поймёт.

Прошло десять лет. Снова был тёплый июнь. В северном городе цвела сирень.
Таня приехала в Архангельск на несколько дней. В первый же вечер, освободившись от нудных и хлопотных дел, встретилась со Светой, которая после учебы в университете осталась в городе. Гуляли по набережной, слушали чаек и плеск волн, болтали без умолку, вспоминая студенческие годы. В маленьком кафе на Троицком выпили красного вина.
Когда вышли из кафе, уже стояла белая ночь. Расставаться не хотелось, но завтра Таню ждал полный забот день, да и Светины детишки уже несколько раз звонили, потеряв маму, без которой не привыкли ложиться спать.
— Ну, всё, пока! Не прощаюсь! А давай завтра сходим куда-нибудь, просветимся, приобщимся? — расцеловав подругу, предложила Света.
— Давай! Вот как раз и афиши через дорогу, у филармонии, висят, — согласилась Татьяна.
Прочитали, что в эти дни в концертном зале кирхи Виктор Пряхин даёт концерты органной музыки.
— Надо же, как удивительно! Ведь Пряхин уже давно уехал в Норвегию, работает там. У нас, значит, с гастролями, — радовалась Света. – А помнишь, как Рауф водил нас на истории культуры орган слушать? Ты еще ноты перелистывала.
Таня улыбнулась. Конечно же, она помнила ту первую свою неудачную встречу с органной музыкой: как ноты боялась не вовремя перелистнуть, как улыбалась над шуршащими по педалям чешками, как стыдно было, что великая музыка не открылась перед ней, убитая этими глупыми и мелкими бытовыми деталями.
— Помню, конечно, — ответила Таня. И вдруг сама для себя неожиданно (ведь не хотела же больше никогда на концерты классической музыки ходить!) предложила:
– А пойдем завтра слушать орган?

В зале не было свободных мест: желающих послушать органную музыку в исполнении известного земляка оказалось очень много.
Подругам достались билеты на самый последний ряд. Таня заметно волновалась, даже руки немного дрожали.
Когда вышел Виктор Пряхин, приглушенный гул голосов в зале сменился аплодисментами. Поклонившись зрителям, органист сел к инструменту и начал играть.
Снова под сводами старой лютеранской церкви звучал орган. Казалось, каменные стены  вибрировали от мощного, величественного и чистого звука «короля инструментов». Снова звучали бессмертные творения Баха, Шумана, Моцарта, Брамса, Мендельсона.
По щекам Тани текли слёзы. Светлана, заметив, что подруга плачет, встревожено зашептала:
— Ты чего это? Что случилось?
— Всё в порядке. Это просто эмоции, — Таня закрыла глаза, снова уносясь вместе с чарующими звуками в какой-то удивительный мир  сильных  чувств и страстей, любви и отчаяния, мир, где люди ищут и находят своё счастье.
Музыка стихла. Органист встал из-за инструмента и повернулся к зрителям. Сначала осторожно, а затем всё усиливаясь, разрастаясь, раздались аплодисменты.

Возвращались пешком. И снова стояла над северным городом белая ночь.
Молчали: говорить не хотелось. На душе было светло и радостно.
А в голове всё звучала музыка, поднималась к вершинам деревьев, к небу, нежные и приглушенные краски которого отражались в воде спокойной широкой реки.

1.
Мысль эта – найти своего учителя – возникла у Марины не через год, даже не через десять лет после окончания ею школы.
Сергей Ильич уехал из деревни давно, сразу после того, как выпустил Маринин класс. Провёл выпускной, попрощался с ребятами, и больше о нём никто ничего не слышал. На выпускном вечере родители спрашивали Сергея Ильича, куда он теперь поедет. Вроде бы (Марина не особенно прислушивалась, не до учителя и его судьбы было в счастливой, праздничной суете) он сказал, что домой, в небольшой городок около Перми, где живут старенькие родители. А когда поинтересовались, чем думает заниматься, коротко, с горечью какой-то ответил:
— Пока не знаю, но в школу работать больше не пойду: понял, что педагогика – это не моё призвание.
На этом разговор и закончился. Выпускной отшумел, Маринино бальное платье, сшитое на заказ, было убрано в чемодан на чердаке, началась взрослая жизнь, в которой времени для сентиментальных и не очень воспоминаний про школу и учителя географии Сергея Ильича Гостева почти не было.
Да и желания про школу вспоминать не возникало: класс был недружный, учителя отмахивались от него, как могли, за три года поменялось несколько классных руководителей, пока не отдали колючих шестиклассников молодому географу, приехавшему по распределению в деревню после окончания геофака Пермского пединститута. Не сумев отказаться от «этого шального класса» по молодости своей и мягкости характера, Сергей Ильич повесил себе на шею «ярмо» из семнадцати малоуправляемых подростков на целых три года, до самого окончания ими восьмилетки. «Ярмо» — потому что доставалось классному от воспитанников по первое число.
Молодой, мягкий и покладистый, он никак не мог поставить на место нагловатых подростков. На уроках только что на головах не ходили. Хотя, наверное, и ходили бы, если б умели. Шумели, огрызались, сбегали с уроков, дерзили. Потешались над его торопливой походкой, над тем, что во время урока учитель, увлёкшись, соловьём заливался про богатства страны, про красоту родного Предуралья, про молочный рассветный туман на реках Чусовая и Лысьва, про занятия туризмом в школьные и студенческие годы. Издевались над тем, как смешно он говорил «экономицеский», «политицеский», «географицеский». В голос ржали над «рЕмень», «магАзин» и «килОметр». Сергей Ильич только беспомощно закрывал покрасневшее лицо руками, но никогда не жаловался завучу и директору, жалея своих учеников.
Был у учителя один-единственный коричневый костюм. Сергей Ильич носил его бессменно несколько лет. От долгой носки побелела и вытерлась ткань на локтях и вороте. И однажды случилось ужасное. На большой перемене в кабинете географии сидели Марина, её подружка Жанна, староста Вера и Ленка, которую парни называли Олашкой за толстые щёки и любовь к оладьям из школьного буфета. Сергей Ильич перебирал географические карты, готовясь к уроку. Как уж там он зацепился брюками за крючок, на котором держалась батарея отопления, никто не заметил. Только вдруг мирную болтовню ни о чем прервал удивленный голос Олашки:
— Девки, у Сергея Ильича-то на штанах дыра! Прямо на заднице!
Головы девчонок тут же повернулись в сторону учителя. Стены кабинета содрогнулись от громкого, злого ржания пятнадцатилетних кобыл. Сергей Ильич побелел. Что-то невразумительно бормоча, прикрываясь классным журналом, он бочком пробрался к двери и выскочил в коридор.
Марина смеялась вместе со всеми. А потом представила, как несчастный географ идет по бесконечно длинному коридору в учительскую, прижимаясь спиной к стене. Стало жалко Сергея Ильича. И стыдно, в первый раз за почти три года стыдно, что так жестоки они все по отношению к нему.
Урока географии в тот день не было, вместо этого пришла литераторша Галина Ефимовна и читала вслух «Евгения Онегина». Громко читала. Каждое слово отдавалось в Марининой голове. А голова болела, так болела, что ненавидела Марина в эту минуту и Нину Ефимовну, и противного Онегина, а вместе с ними и автора романа. Сидели тихо: Ефимовну побаивались за острый язык и привычку вывалить на нарушителя тишины тонну неприятных сведений о нескольких поколениях предков провинившегося. От этого мощного, мутного потока несчастный сжимался, затихал и навсегда оставлял попытки баловаться на уроках литературы.
В чем потом ходил в школу Сергей Ильич, Марина не помнила, только через пару недель он появился в классе в новом костюме, на этот раз сером. Олашка опять шептала гаденько:
— Матка, наверно, несчастному сынулечке-пидагогу с пенсии деньжонок подкинула! Чисто жених во фраке! И галстук есть!
И опять класс веселился, потому что о дырке на штанах знала уже вся школа. А Сергей Ильич, пытаясь казаться невозмутимым, начал урок географии. Так и доходил до самого своего отъезда в этом сером костюме. В нем был на выпускном, в нем, наверное, и уехал.

2.
Впервые о Сергее Ильиче Марина вспомнила только лет через двадцать после школы. Тем летом она одна, без семьи, приехала в отпуск к матери в родную деревню. Мать нарадоваться не могла, суетилась, спрашивала дочь, рассказывала сама. Накрыла стол, угощая желанную гостью домашним:
— Попобуй-ка, Маринушка, свежепросольных огурчиков! Хрустящие, в пупырышках, сами в рот просятся. А вот компоту тебе наварила из ирги!
— Что за ирга такая, мам? – удивилась Марина.
— Дак Сергей Ильич, учитель твой, привез из Лысьвы, я и посадила куст попробовать. Уж несколько лет ягоды снимаю.
Компот был терпковатый, ароматный, очень вкусный.
— Не знала, что учитель тебе саженцы привозил.
— Не только саженцы. Тогда ведь время тихое было, но голодное. Не достать и за большие деньги в деревне ничего. Всё по талонам. Раз я Сергею Ильичу комбижиру дала, картошку жарить. А он потом повез старшеклассников по путевке на Украину, и я попросила шампуня привезти, денег дала. Приехал он и бежит к нам домой. Пятнадцать бутылок шампуня на стол выкладывает, на все деньги накупил. Нам на два года мыться хватило. Как и дотащил-то он, горюшко, ведь вся деревня ему заказов надавала. Безотказный такой был. Ты знала, Маринушка, что он большую часть своей зарплаты домой отсылал? Там у него брат был, инвалид лежачий. Так Сергей Ильич, как мог, старался родителям и брату помогать.
Марина молчала, пораженная. Так вот почему был всего один костюм на несколько лет! А они… они вели себя, как последние подлецы. Господи, стыдно-то как, как же стыдно-то! Ведь из-за них, молодых дураков, и уехал учитель… Не только уехал, но и в профессии своей разочаровался… Что же делать теперь? Найти его? Пусть поздно, но прощения попросить за глупость свою, за издевательства, непонимание. Он простит, Сергей Ильич, обязательно простит, ведь он такой добрый. Как только найти его теперь?
Хриплым от волнения голосом Марина спросила мать:
— А что, о Сергее Ильиче не слышно ничего?
— Нет, дочка, как уехал, не слыхала больше о нем. Хотя, постой-ка, вроде он нашему соседу бывшему, Олежке Толмачеву, писал. Помнишь Олега-то?
— Конечно, он на класс младше учился.
— Они ведь с Сергеем Ильичом всё на рыбалку вместе на Свидь ездили. Каждый выходной на велосипедах за 10 километров не ленились кататься. Олег недалеко живет, в Казакове. Если интересно тебе, позвони и спроси. Может, знает чего об учителе.
Вечером Марина смотрела свой школьный альбом. Вот она с Жоржем Зиминым. Смешное фото. Их снимали для Доски почета, а получилась прямо семейная фотография: Маринка сидит, а Жорж стоит за спинкой стула, лица у обоих напряженные. Если бы Жорж руки ей на плечи положил, точно бы семейное фото было!
Вот Сергей Ильич в роли царя в «Сказе про Федота-стрельца» Леонида Филатова. Марина помнила, как учителя долго репетировали, а потом постановка эта имела огромный успех, только о ней несколько дней в школе и говорили. О постановке и о географе-царе. Вот уж не думали, что такой он артистичный, такой талантливый!
А на этом фото Сергей Ильич в роли черта на новогодней елке. И опять успех — гоголевский черт этому и в подметки не годится, этот черт сам бы на Вакуле полетел куда угодно.
«Почему же мы раньше не замечали незаурядности учителя, порядочности, доброты его?» — думала Марина.

3.
До Олега дозвонилась только через неделю – связь в деревне была отвратительная. С трудом сквозь шум и скрежет на линии разобрала то, что говорит бывший сосед. Оказалось, пару лет после отъезда Сергея Ильича они переписывались, а потом общение как-то оборвалось. Олег не помнит, почему переписка закончилась, но точно знает, что учитель уехал на родину, в Пермский край.
Марина огорчилась, что ничего не узнала, но сдаваться не собиралась. Обзвонила своих одноклассников, всех, кого с помощью мамы и подруги Жанны смогла отыскать. Про Сергея Ильича никто ничего не знал.
Дальше решила расспросить учителей, которые вместе с её классным руководителем три года вместе работали. Только о Сергее Ильиче они не знали ничего, кроме того, что Марина уже услышала от матери и Олега Толмачева.

4.
Отпуск пролетел быстро. Марина вернулась в город, привычной чередой пошли дела: семья, дом, работа.
Однажды поздним вечером Марина, закончив на сегодня со всеми заботами, решила заглянуть на свою страничку в социальной сети. Села перед монитором, и вдруг – как обухом по голове ударили – мелькнула мысль: что же я в интернете-то не поищу Сергея Ильича? Даже руки задрожали от волнения.
Сергеев Гостевых поиск выдал больше десятка. Молодых Марина исключила сразу: учителю сейчас уже около пятидесяти. Такой человек был всего один. Сергей Гостев, Пермь, пятьдесят два. На фото – невысокий, плотненький лысоватый мужчина с животиком. В руках кожаная папка. Марина вглядывалась в фотографию и пыталась найти знакомые черты Сергея Ильича. Сложно представить в этом немолодом мужчине их быстрого, подвижного учителя, с живыми карими глазами и густой шевелюрой. Марина и находила что-то общее, и не находила. Потом пальцы быстро застучали по клавиатуре: «Здравствуйте! Я ищу своего учителя Сергея Ильича. Он работал у нас в Ошевенской школе двадцать лет назад и был нашим классным руководителем. Это случайно не Вы?»
Две недели Марина, приходя с работы, сразу бросалась к компьютеру. Ответ не приходил. Сергей Гостев из интернета нечасто заходил на свою страничку. И вот на исходе второй недели наконец-то пришло сообщение: «Здравствуйте, Марина! Я никогда не работал учителем и никогда не бывал в ваших краях. Удачи Вам в поиске!»
Да, скорее всего, Сергей Ильич не интересуется социальными сетями, это для молодежи развлечение.
Марина надолго задумалась. А что, если написать в популярную телепередачу, с помощью которой люди ищут своих родных и близких? И ведь находят, даже в самых, казалось бы, безнадежных случаях, имея минимум сведений, через многие десятки лет, находят.
Зашла на сайт телепроекта, зарегистрировалась и начала заполнять заявку: «Ищу своего учителя Гостева Сергея Ильича. От всех его учеников хочу сказать ему, что он – самый добрый, самый светлый и талантливый человек. А ещё попросить прощения за то, что мы, молодые, неумные, были так жестоки».
Марина, улыбаясь, смотрела на светящийся экран. Сергея Ильича найдут, обязательно найдут. И она скажет ему эти слова, пусть поздно, но скажет. А учитель простит, не может не простить, он же такой добрый.

9

Степан уже знал, что через три дня его наконец-то выпишут из больницы. План мести наконец-то  созрел . Для первой части плана ему нужны были деньги,-  необходимо было приобрести точно такую же верхнюю одежду как у Кольки.

Он подошел к окну, и пытался разглядеть ,что творится на улице через зеленую крону  росших у окон деревьев.Ждал прихода матери.

— Деньги, хоть бы у нее с собою были деньги, — это все, о чем он сейчас думал. Наконец в палату вошла мама. Поговорив с ней несколько минут на на отвлеченные темы, Степка плавно перевел разговор в нужное ему русло.

— Мам, я хочу Ленке сделать подарок.

— Ну, сделай, — спокойно ответила она.

— Я хочу ей подарить, одну вещь…

— Не продолжай. —  она полезла в свою сумку и достала оттуда небольшой сверток.

— Я же, хотела как лучше,… я уже почти договорилась с лечащим врачом. Но, …раз ты такой упертый, спишь и видишь себя в армии, понимаю, что противится просто бесполезно. Сынок, я очень тороплюсь — женщина чмокнула его в лоб и вышла из палаты. Читать далее →