Божья справедливость

Смотрит на меня впалыми глазами старушка и рассказывает:
«Как осадников вывозили, я молодая была, беременная. А они сидели голые, босые на возах. Ноябрь месяц. По шесть детей cемьях. Матки с младенцами. Что в руки взяли, то взяли. Ничего им брать не разрешали. Я переживала очень. Плакала… Хоть и чужие – плакала. Из-за этого и сынок у меня больной родился. Из-за нервов. Что видела это. А жизня у меня хорошая. Хорошая жизня…»
Вздыхает. Продолжает:
«В девяностые восстановили церковь. Денег дала «заграница». В войну разбитая была. Говорят немцы разбомбили. Какие немцы. Наши. Немцы уже ушли отсюда, а они бомбили. И так ловко, именно в церковь чтоб попасть. И костёл также. Немцев уже двое суток как тут не было. Что они, не знали что ли. А в саму войну и богослужения шли. И молились. А как разбомбили, так стояла посреди города развалина. Хорошо ещё, что не сделали так, как с Собором. Тот в 60-е годы ХХ ст. взорвали и разобрали. Ну так о чём то я. Кое-кто из местных стал брать себе кирпич на стройку. Кто на подвал. Кто на сарай. Один очень пронырливый был. Сосед. И подвал себе сделал, ну прямо бомбоубежище. И всё из кирпича церковного, разбирал потихоньку стены. Жил около церкви. Носил кирпичики, выковыривал. Только когда в церкви новой, восстановленной зазвонил первый колокол, его аккурат и схватило. Да так, что другой раз в церкви уже по нём звонили. Божья справедливость».

 

Принято. Оценка эксперта: 28 баллов

Ночной кошмар

Ужас начинался ночью. Выступал липким потом на теле, заставлял сердце прыгать в неровном ритме, сводил судорогой ноги. Арина сжималась в комочек, куталась в одеяло, находясь в полусне-полуяви, окруженная бредом и галлюцинациями.

Это началось сразу после того, как он ушел. Арина очень любила своего мужа, любила так, как умела. Да только видимо плохо умела, раз он не выдержал такой вот ее любви. Да, ревновала. К каждому объекту женского пола. Даже к его собаке. Да, устраивала истерики. По поводу и без. Потому что личность она такая – творческая, неоднозначная, подверженная перепадам настроения. Да, не встречала его с ужином после работы, не стирала и не гладила ему рубашки, не содержала дом в идеальной чистоте. Она современная женщина, к тому же творческий человек. Она не могла позволить себе тратить драгоценное время своей жизни на быт, на рутину, на бессмыслицу. И ведь он принимал ее такой, любил, даже обожал, носил на руках, уважал ее самобытность и личное пространство, терпел ее капризы и вспышки гнева. А однажды утром, после очередного скандала, когда он пришел домой слишком поздно (Арина даже слушать не стала про его совестливые доводы, как он развозил всех коллег по домам после корпоратива)– она нашла лишь записку на кухонном столе: «Я  ушел.  Жить с тобой невозможно».  После она еще бегала и проверяла все шкафы на наличие его вещей, надеясь, что вечером-то он точно придет. Но вещей не было. Когда он только успел их собрать? Хотя было-то их не так много…

Вот сразу после этого события начался ужас. Днем Арина еще могла как-то существовать, наверное, ее грела надежда, что он придет, обязательно придет, соскучится, ведь он же ее любит! Она даже умудрялась работать, писала многословные тексты о разбитом сердце, несостоявшейся любви, мужиках-сволочах, об одиночестве, она уже причисляла себя к воинственной армии феминисток, независимых женщин, сильных и умудренных жизненным опытом. Но ночью… Ночью она оказывалась беззащитной перед своей утратой. Она была одна. В этой постели. В этой квартире. В этом мире. Абсолютно одна. НИКТО. НЕ. СПАСЕТ.

Арина лежала с зажмуренными глазами. Она ни за что не откроет их. Не будет смотреть кто так шаркает возле ее кровати. Кто шипит, фыркает, учащенно дышит. Кто тяжело топает ступнями по всей квартире. Падает, грохочет, роняет вещи. Но это было еще не так страшно. Страшнее всего была тишина. Зловещая. Черная вакуумная тишина. Арине казалось в такие минуты, что она умерла. И страшно было не то, что она умерла. А то, что ждало ее после смерти. Она ощущала как вокруг нее стоит толпа. Молчаливая, осуждающая и чего-то ожидающая толпа. Кто, почему, зачем? Она уже хотела открыть глаза, да не могла, она была словно окутана коконом неподвижности. Отчаянно пытаясь проснуться, она боролась со своим телом, как ей казалось, целую вечность. Наконец ей это удавалось. Она соскакивала с постели с победоносным воплем. Потная, обессиленная она уже не ложилась. На часах обычно доходило пять утра. Кофе. Душ. Компьютер. Снова кофе. Тексты. Длинные тексты. Слова, слова, слова. Смыслы. Кофе. Кофе. Голова кружилась, Арина очень хотела спать, но еще больше ей хотелось умереть. Но не так, как там – во сне это бывает. А так, чтобы ничего не чувствовать, не ощущать, не понимать. Вот странность, люди надеются на жизнь после смерти, а она надеется, чтобы этой жизни после смерти ни в коем случае не было. В итоге, не выдержав, Арина принимала несколько таблеток снотворного и спала беспробудно часов до четырех вечера.

К счастью, Арина была не так одинока, как ей это казалось. У нее были любящие родители, заботливый брат. А вот друзей, и, правда, не было.  Только лишь знакомые, приятели и приятельницы, с которыми можно повеселиться. Но сейчас Арине было не до веселья, поэтому и приятели-приятельницы испарились все до одного. Родители, видя нездоровое состояние балованной и любимой дочки, силой потащили к психиатру. Наркологу. Экстрасенсу. Ничего не помогало. Ночные ужасы не прекращались. Арина горстями пила таблетки, окропляла квартиру святой водой. Все те же шарканья вокруг кровати, грохот падающих вещей, тишина, осуждение молчаливой толпы…  И когда Арина была уже на грани безумия и нервного истощения, она поняла – остается только последнее средство – позвонить ему. Переступить через свою привычную роль гордой и независимой девушки. «Пожалуй, глупо быть гордой, но мертвой» — в отчаянии подумала Арина и набрала его номер.

-Привет, Ариша! – неожиданно приветливый его голос наполнил надеждой.

— Привет. Возвращайся – Арина чувствовала, что вот-вот разрыдается.

— Вернусь только тогда, когда ты научишься любить – уже грустно добавил он.

— Но я люблю, люблю! – вырвалось криком.

— Любишь только одну себя – последовал его спокойный ответ, —  Я слабо верю, что ты изменишься, ведь любить в твоем понимании – значит брать, требовать, ожидать. А ведь любовь – это отдавать, делиться, жертвовать. Да поможет тебе Бог, Аришенька – в трубке мелодично зазвенели гудки.

«Да поможет тебе Бог???? С каких пор он говорит о Боге???» — Арина ничего не могла понять, сбитая с толку неожиданным пожеланием. В ее груди закипала злость: бросил ее, оставил на растерзание ночных кошмаров, а сам о Боге говорит, чудак!!! И тут вдруг она вспомнила чему он ее учил когда-то… Она и позабыла… Как же он говорил: «Там, где есть любовь – нет страха. Любовь, как фонарь, освещает тьму. Страх рассеивается». Вот же где разгадка…

Наступила ночь. Как всегда – неизбежная, черная, зловещая. Арина словно проваливалась в глухую яму, погружаясь в полудрему. Ага, конечно, вот опять начинается… Шарканье вокруг кровати. Учащенно дышит. Сопит, фыркает, словно сдерживается от гневного приступа. «Я должна это прекратить! Лучше сразу умереть от испуга, чем терпеть все это… Любовь рассеивает страх… — Арина судорожно пыталась вернуть себе состояние озарения, которое случилось у нее после разговора с ним, — Я представлю что тот, кого я увижу – мой друг… Я пожелаю ему добра…». От этих мыслей как-то полегчало на душе. И… она резко открыла глаза. То, что она увидела – испугало ее до такой степени, что кажется – моментально заледенели все клеточки ее тела, сердце упало куда-то глубоко и надолго, резко подкатила  тошнота, и, наверное, Арина рухнула бы в обморок, если бы не лежала на кровати. Что же она увидела? САМУ СЕБЯ. Себя, но такую страшную, что она и подумать не  могла, что она может быть такой. Глаза навыкате, губы плотно сомкнуты, волосы свисают грязными сосульками, кисти рук сжаты в кулаки, вся она сгорбленная, неряшливая, просто отвратительная! Лицо и фигура двойника Арины источала гнев, выкатившиеся глаза были словно налиты кровью, а кулаки то агрессивно вскидывались вверх, то безвольно повисали вдоль тела. Двойник не замечала настоящую Арину, как будто ее тут вовсе и нет. Поэтому Арине не пришлось улыбаться и выдавливать из себя дружественность. Зато она вдруг стала узнавать себя в этом жутком видении. Сколько раз она так сотрясала кулаками в своих эгоистичных истериках, портя всем нервы. Неужели в своих вспышках гнева она была  такой страшной???

Арина, позабыв о страхе, вся сосредоточившись на новом открытии себя, соскочила с кровати и направилась в комнату, откуда, как обычно доносился грохот падающих вещей и топот ступней. Ну, конечно, и там была она – уже немного другая, чем первый двойник, но тоже она. Без труда, Арина узнала в этом призраке, фантоме, или как его еще назвать, она не знала, – себя в приступе ревности. Этот двойник был все-таки чуточку красивее, чем первый, но не менее ужасающий. Глаза сверкали злобой и безумием, а из рта… стекали красные струйки крови. Губы изгибались, словно извергая беззвучные проклятия. Волосы растрепанные, черные длинные ногти, тощая жилистая фигура. Это чудовищное подобие Арины словно в приступе безумия раскидывала вещи по всей комнате, топала босыми ступнями и размахивала тощими руками с крючковатыми пальцами, как будто пытаясь поймать жертву в свои удушливые объятия. Арина схватилась за голову, ее заполнило отвращение к самой себе – вот какой она была, когда изводила его своими необоснованными приступами ревности. Уродливая ревнивая тварь! – крикнула она скорее самой себе, чем тому мерзкому видению, метающемуся по комнате. Ее пронзительный крик  отрекошетил сразу от всех четырех стен и вернулся бумерангом ей в голову, пронзая острой болью. Арина застонала и зажмурилась, переставая чувствовать пол под ногами. Все закружилось, завертелось, зашумело, зашипело, зазвенело; вот-вот и голова ее взорвется, как атомная бомба.

Резко наступила тишина. Арина вдруг обнаружила, что лежит. Она не торопилась открыть глаза, она снова боялась. Опять возникло это жуткое ощущение толпы, плотным кольцом окружившей ее. Она ощущала на себе пристальные взгляды сотен глаз, а главное – это гнетущее ощущение молчаливого осуждения… Ну что за бред… Она просто лежит в своей кровати, она видела во сне кошмары про своих двойников, но сейчас-то она проснулась, и лежит в пустой комнате. «Сейчас я открою глаза и посмеюсь над своими страхами» — старательно убеждала себя Арина.  Лучше бы она не открывала глаз. То, что она увидела – лишало последней надежды на реальность происходящего. Кажется, что от охватившего ее ужаса, она перестала дышать. Только стук сердца гулко отдавался в висках.

Арина увидела себя… лежащей в гробу. В белых одеждах, в белом гробу. В ногах – красные розы. А вокруг плотным кольцом стояли люди. Только лица у них почему-то были бесцветные, словно они сами мертвецы. Сотни незнакомых лиц. Арина потеряла возможность двигаться. Она не могла пошевелиться, только в безумной панике прыгала взглядом с одного лица на другое. Хотя нет… подождите… это были не такие уж и незнакомые лица. Вот стоит ее коллега, о которой она распустила сплетню, добившись увольнения конкурентки в карьерном росте. А вот тот мальчик, который так долго и упорно ухаживал за ней, надеясь на ее расположение, а она его жестоко разыграла. Слышала, что он пытался резать вены, но ей это было тогда совсем не интересно. Какой-то старик… неужели тот, которого она здорово отхамила в переходе? А вот матери с младенцами на руках, грустно на нее смотрящих. Неужто те, которых она называла самыми нехорошими словами за то, что детей нарожали, а потом жалуются как жить тяжело? Как много людей… Лиц большинства из них она не помнила, но к ней закрадывалось тяжелое интуитивное чутье, что со всеми она когда-то сталкивалась… И сталкивалась нехорошо, обижая этих людей. И вдруг она увидела его – такого родного человека. Вот уж кого она обижала долго и систематично. И все ей прощалось. Как он мог терпеть ее, прощать, любить?… «Любить – значит отдавать, делиться, жертвовать» — возникла в памяти его фраза. Липкий ледяной пот выступил по всему телу от осознания собственной ужасности. Арина перевела взгляд и увидела своих родителей и брата. Они смотрели на нее нежно и печально. И их она обижала, изводила своими капризами с самого рождения, никогда не благодарила, а только требовала, требовала, требовала… А они, чудесные, продолжали ее любить, помогали во всем, поддерживали… Из глаз Арины хлынули горячие слезы, ей так было стыдно перед всеми этими людьми, что захотелось исчезнуть, самоуничтожиться, понести наказание за все плохое, что она сделала. Она закрыла глаза и приготовилась умереть. Ее наполнила небывалая благодарность, которой она никогда прежде не испытывала. Как хорошо, что она умрет и не будет больше никому причинять зла. Мир станет лучше. Спокойствие и даже умиротворение разлилось по всему телу. Арина мерно погрузилась в бессознание.

Что это? Где это она? В аду не может быть так хорошо, как ей сейчас. Ей тепло и уютно, ее кто-то крепко обнимает. Она немножко разжмурила глаз и через щелочку век увидела свою комнату, солнечный свет, пробивающийся через занавески. Она дома??? Да, лежит в своей постели. И ее обнимает.. Он!

— Ну, вот и проснулась! Детка, прости меня, я не знал, что ты так себя извела, мне звонила твоя мама, рассказала о твоем состоянии. Я пришел утром, а ты спала и кричала во сне, у тебя был большой жар, — убаюкивая в своих объятиях, объяснял он.

— Господи, спасибо, — тихо прошептала Арина, уткнувшись в грудь своего мужа.

 

Принято. Оценка эксперта: 22 балла

Яблочный пирог

Он стоял на крыльце подъезда и щурился от весеннего солнца. Как обычно, облокотился на свою палочку (с тех пор как он сломал ногу, он с ней не расставался) и надвинул свою черную вязаную шапочку на уши. Марина, с замирающим от нежности сердцем, отметила его бледность и призрачную синеву под глазами. «Здравствуйте» — прошептала она и юркнула мимо него в подъезд. Не заметила как поднялась до своей квартиры. Припоминала лишь его изможденный и уставший от весны вид. Она очень его любила. Любым: по-весеннему изможденным, опирающимся на лакированную палочку, грустным и задумчивым, сдержанным, молчаливым. Или напротив – оживленным, веселым и улыбающимся (хотя всегда улыбка его была нежна).

На кухне Марина налила себе горячий чай. Взяла кружку в руки, да так и забыла отхлебнуть из нее – задумалась. Сердце ее все настойчивее требовало любви и изменений в собственной судьбе.

Жизнь ее была бедна на события и происшествия. Так как Марина была робкой и застенчивой девушкой – знакомиться с людьми было для нее всегда невыносимой мукой. Потому и получалось, что друзей у нее не было. Работа ее была тоже более чем скромной – продавщица в крошечном хлебном отделе продуктового магазина с мизерным ассортиментом.  Выходные она обычно проводила дома за чтением книжки или просмотром слезливой мелодрамы – на месте главных героинь она представляла себя.

Когда Марина вспомнила о чае – он уже остыл. Она сделала глоток и поморщилась. Вылила содержимое кружки в раковину и вновь задумалась. Сегодня выходной и Марина совсем не знала чем заняться. Она только вернулась из продуктового магазина – затарилась провизией на выходные. А день еще только начинался. Ах, ну чем же заняться… Марине хотелось чего-то дельного, настоящего, каких-то приключений, эмоций, чувств. Ну, неужели опять весь день сидеть за книжкой или просмотром глупого фильма?! Марине стало так грустно, что на глаза даже навернулись слезы.

Она подошла к окну и выглянула во двор. Он сидел на лавочке под березой. Совсем один. У Марины опять сжалось сердце от волны теплой нежности. Ах, ну как же быть… Лицо Марины только сжалось в плаксивую гримасу, как ее озарила идея.

Она оживленно вернулась к кухонному столу и с энтузиазмом принялась разбирать пакеты с продуктами. Как хорошо, что она не забыла купить муку! Она улыбнулась и даже попробовала промурлыкать себе под нос какую-то знакомую песенку.

Итак, взять глубокую емкость. В нее разбить несколько яиц, залить молоком, на глаз сыпануть сахар (побольше) и соль (поменьше). Не забыть щепотку соды. И еще обязательно – чуть ванилина и еще чуть-чуть корицы. Марина пела почти что громко. Настроение ее значительно улучшилось, и она знала, что если настроение хорошее – то пирог обязательно получится вкусным – и от этого ее настроение становилось еще более радужным.

Пока нагревалась духовка, Марина нарезала тоненькими ломтиками свои любимые зеленные яблоки. Нарезанные дольки она аккуратно высыпала на уже раскатанный пласт теста, выложенный на противень, который в свою очередь был густо смазан маслом (на сей раз Марина решила использовать растопленное сливочное масло).

Ну вот, кажется, все. Осталось дождаться созревания пирога в духовке. Марина глубоко вздохнула, почувствовав, что с каждой минутой сердце ее бьется быстрее.

Она прошла в комнату. Внимательно посмотрела на себя в зеркало. Да, еще молодая и потому симпатичная (Марина никогда не обольщалась на свой счет). Она сняла с волос заколку, рассыпав каштановую массу по плечам. Взбила их руками – так лучше. Косметикой Марина обычно не пользовалась, но на особый случай у нее была припасена тушь для ресниц. Марина осторожно открутила колпачок и, широко открыв глаза, принялась проводить щеточкой по ресницам. Так, сначала нижние ресницы, потом верхние – это она помнила. Закончив, поморгала, похлопала черной густотой. Вроде ничего – ухмыльнулась она собственному изображению. А что же одеть? Нужно что-то такое – вроде бы и простое, не вычурное, но и что-то милое, слегка нарядное. «Слегка нарядное» — повторяла Марина, роясь в шкафу. Вот, то, что надо – расклешенная юбка до колен – в синих квадратах и в белую полоску, и голубая блузка, почти что рубашка. Ах, надо бы белую рубашку – так было бы наряднее! Но ничего, голубая – тоже хорошо.

Вот пирог стоит уже на столе и отпаривается под двумя полотенцами. Так будет мягче – прошептала Марина и судорожно провела руками по фигуре – вроде сидит все гладко и аккуратно.

Вновь подошла к окну – он все еще был во дворе – медленно прохаживался туда-сюда, опираясь на палочку. Волнение Марины было так велико, что задрожали руки, и горло пересохло. Боясь долго раздумывать, чтобы не передумать, Марина почти что бегом выбежала в прихожую и судорожно натянула на себя пальто.

Она опять не помнила подъездные лестницы и перила. Вот распахнулась входная дверь, и Марина вышла во двор – залитый весенним солнцем и чуть подмороженный утром. Время словно стало резиновым – все замедлилось и замерло. Марина слышала только стук собственного сердца, которое стучало в животе и висках. Ватными ногами она подходила все ближе к нему.

— Здравствуйте еще раз, — улыбнулась Марина, с ужасом чувствуя, что ее улыбка получается напряженной и натянутой.

— Здравствуйте, — тихо и немного удивленно ответил он.

— Мы соседи с вами… — начала Марина ужасно волнуясь, не осмеливаясь смотреть слишком прямо в его глаза, — эээ… знаете, мне нужна ваша помощь… то есть не помощь, а…

— Да… да…, — пытался подбодрить Марину сосед участливым поддакиванием.

— Ох, как же объяснить вам? – в ужасе воскликнула Марина, понимая, что никак не может сформулировать свои расстроенные от волнения мысли.

— Случилось что-то? – нежно спросил он.

— Нет, не случилось, — наконец-то искренне улыбнулась Марина, поняв всю глупость собственного волнения, — может быть, вы зайдете ко мне в гости на яблочный пирог? – и, увидев округлившиеся от удивления глаза соседа, добавила, соврав – у меня сегодня день рождения…эээ…а компании нет…

Он улыбнулся. Именно так, как особенно любила Марина. Ах, значит — он согласился!

Вместе они поднялись до квартиры Марины. Пока она открывала дверь, у нее ужасно тряслись руки, и только одна мысль крутилась в ее голове: «Только бы Он не заметил!!!». Зашли в квартиру, молча разулись, сняли верхнюю одежду.

— Проходите, пожалуйста, — сделала пригласительный жест Марина.

— А знаете, я до сих пор не знаю как вас зовут, — виновато улыбнулся он, — мы ведь только год как здесь живем.

— Меня Марина зовут, – ответила Марина, мучительно соображая – кто это «мы».

— Очень рад знакомству. А я – Роман, — продолжал он улыбаться.

— И я рада. Вы проходите, — ответно улыбалась Марина.

На кухне Марина засуетилась, захлопотала, стараясь одновременно разлить чай по кружкам и нарезать дивно пахнущий пирог. Роман с улыбкой наблюдал за ней, отчего Марина ужасно сковывалась и робела.

— А ведь у вас день рождения! – вспомнил он, — поздравляю вас!

— Спасибо, — застенчиво заулыбалась Марина.  Она наконец-то закончила свои хлопоты, и устало присела на стул, напротив него. Ей по-прежнему было страшно прямо смотреть на него. Сердце как-то гулко ухало куда-то в живот. Ей не верилось, что вот  — ОН – такой близкий и доступный сейчас. Неужели это ОН? Он, о котором она думала весь этот год? Он, который казался ей таким недоступным и далеким? Ох, сердце затрепетало от пьянящего осознания собственного счастья.

— Глупо так вот получилось – день рождения и не пришел никто, заняты все видимо, — только чтобы заполнить паузу заговорила Марина.

— Да, день рождения часто оказывается самым грустным праздником, — задумчиво произнес он. Марина подняла на него глаза, и спина ее покрылась капельками холодного пота – так он был божественно красив.

— И все же, не стоит грустить, — оживился он, — ваш пирог стоит того, чтобы все, кто им угощается — стали счастливыми.

— Ах, ну что вы, — засмущалась Марина, — может быть еще?

— Не откажусь, — улыбка Романа была доброй и нежной.

В итоге они съели весь пирог (Марина уже чувствовала, что вот-вот лопнет – так она объелась, но продолжала есть, чтобы продлить эту сказочную трапезу с Ним) и выпили по три кружки терпкого чая. Их беседа порой не клеилась, а обрывки фраз повисали в воздухе, но главное – он был так добр к ней, а она была так счастлива оттого, что он рядом. И, наверное, это чаепитие могло продолжаться вечно, если бы не…

-Мне, к сожалению, пора, Марина, — грустно улыбнулся Роман.

-О, да… не смею задерживать…, — ужасно смутилась Марина.

Они одновременно встали из-за стола, и оказались очень близко друг от друга – так близко, что Марине можно было только чуть-чуть наклониться к нему и… поцеловать.  У нее так закружилась голова от этой дерзкой мысли, что она зажмурилась и замерла на месте.

-Что-то не так? – нежно спросил он. Ой, его дыхание долетело до ее щеки и защекотало кожу теплом. Она глубоко вдохнула в надежде поймать его выдох. Сейчас она его поцелует – иначе невозможно! Марина резко, со смелостью распахнула глаза, сейчас она его… Роман смотрел на наручные часы и слегка хмурился. Взглянул на Марину и уже тверже сказал: «Мне действительно пора. Спасибо вам большое за празднество вашего дня рождения. Мне было очень приятно с вами». Он опять улыбнулся. Все так же нежно. Но уже как-то… отстраненно. Сердце Марины упало в пятки и там же разбилось вдребезги: «Я ему не нравлюсь!!!».

Марина уже не помнила как плелась за ним в прихожую – он безнадежно уходил. Вот он накинул свою черную куртку, смял вязаную шапочку в руках и схватил лакированную палочку. Еще пара шагов до порога. Он неожиданно обернулся, опять улыбнулся так нежно, что душа Марины заходила ходуном, и произнес с воодушевлением:

— А знаете, Марина, вам обязательно нужно познакомиться с моей женой.  По части пирогов – она такая же мастерица, как и вы. Думаю, вы найдете много общего. Заходите к нам, пожалуйста, в 65 квартиру, хорошо?

— ммм… хорошо…, — беззвучно выдавила из себя Марина, остолбенев.

— Вот и славно. Всего хорошего. И с днем рождения! – радужно улыбнулся он на прощание, вышел за дверь и притворил ее за собой.

«Вот и славно» — как эхо отозвалась Марина, будучи в полном одиночестве. Она механически прошла в кухню, убрала со стола и вымыла посуду. Потом она сняла свой наряд и облачилась в привычный махрово-линяло-розовый халат. Села на диван и включила телевизор. По четвертому каналу как раз показывали мелодраму: «Одиночество любви». Марина с деланным вниманием уставилась в светящийся экран. Но увидеть ей ничего не удалось, ибо глаза застелила пелена горьких слез.

И вот, Марина рыдает – рыдает громко и обильно, растирая черную тушь по щекам.

 

Принято. Оценка эксперта: 22 балла

Нет утешенья ни в ком

Доброе утро, Сереженька! – это первое, что произносит Элина, когда просыпается. Она тянет тонкие руки к портрету белокурого молодого человека, который стоит в рамке на прикроватной тумбочке. Мгновение смотрит, улыбается и бережно возвращает портрет на место.

…Улыбнулись сонные березки,

Растрепали шелковые косы.

Шелестят зеленые сережки,

И горят серебряные росы… — шепчет девочка, распахивая окно. В комнату врывается свежий майский воздух, от которого кружится голова… Элина глубоко вдыхает его и чувствует себя наполненной влюбленностью в это утро, в этот воздух, в Сереженьку, в жизнь…

Портфель до приятности легкий – уроков почти не задают, программа за год уже пройдена и учебники не требуются – девочка размахивает им, а в голове подпрыгивают слова:

…Черемуха душистая

С весною расцвела

И ветки золотистые,

Что кудри, завила…

Однако в школе настроение Элины упало. Здоровенные дылды-десятиклассники били друг друга по головам портфелями, девчонки-одноклассницы шушукались и хихикали, сплетничая. Достойных людей рядом не было – печально констатировала факт наша героиня. Остается одно – закрыть глаза и вспомнить строчки:

…Нет утешенья ни в ком.
Ходишь едва-то дыша.
Мрачно и дико кругом.
Доля! Зачем ты дана!
Голову негде склонить,
Жизнь и горька и бедна,
Тяжко без счастия жить…

После уроков – куда податься? В библиотеку! По дороге съесть пломбир за 19 копеек, беспечно размахивая пустым портфелем. Настроение понемногу улучшалось. Взять новый томик стихов, и пойти домой – читать, читать, читать. Мечтать, мечтать, мечтать…

Мои мечты стремятся вдаль,
Где слышны вопли и рыданья,
Чужую разделить печаль
И муки тяжкого страданья.

Я там могу найти себе
Отраду в жизни, упоенье,
И там, наперекор судьбе,
Искать я буду вдохновенья.

— Элькаааа! Элькааааа – крик под окном Элины заставил ее очнуться – она задремала над книгой у себя в комнате.

Распахнула окно. А на улице, оказывается, льет дождь. И опять этот Бузмакин, и дождь ему не помеха. И, спрятав свое истинное поэтическое лицо, она отрывисто и как можно грубее откликается: «Чего тебе, Бузмакин?».

Он нахально жмурит один глаз, слизывает капельки воды с растянутых в глупой улыбке губ и орет: «Гулять идешь?». «До чего же он противен» — с тоской думает Элина, с безнадежностью оглядывая его растрепанные черные волосы, вытянутые на брюках коленки и руки в ссадинах. «Нет» — бросает она и захлопывает окно. И пока захлопывает, еще услышит: «Ага, может еще Есенин из мертвых восстанет и позовет тебя гулять». Элю эти злые слова задевают до слез. Они сами по себе ручьем катятся из глаз – застилая водой все вокруг.

Слезы… опять эти горькие слезы,
Безотрадная грусть и печаль;
Снова мрак… и разбитые грезы
Унеслись в бесконечную даль.

Она кинется к портрету любимого Сереженьки, прижмет к груди, свернется калачиком на кровати и будет долго плакать, а на душе будет сладко, нежно, тревожно, как это бывает только в пятнадцать лет.

 

Принято. Оценка эксперта: 23 балла

Кирпичи

Май…
Маячит в памяти свежесть воздуха.
Та самая послеапрельская свежесть — холодок.
Когда над ещё чуть зелёной от травы землёй,
не стоит летнее удушье,
когда на узких листиках приболотного осота
уже греют свои тушки жуки — долгоносики,
когда везде где ни окинешь взглядом, на опушке лесов
зимние скелетики деревьев покрылись салатной дымкой свеженьких листиков.

И вот идёшь по весенней распутице сельской квазидороги, распатронивая энергию
и время ожидания чудес природных,
и приходишь…
Правильно, любая сельская дорога неизбежно приводит
к деревне.
К деревне — тупику.
То есть к деревне,
дальше коей никакойским образом ни пройдёшь,
и ни проедешь.
Везде на Руси есть деревни — тупики.
Остановлюсь же на частном случае,
то бишь на описании пути к деревне Горки в одной из областей России,
что является «подбрюшьем» столицы.
И таки идёшь по квазидороге к этим Горкам,
поднимаешься в горку с уклоном дороги под 45 градусов, и копытишься по ухабам дальше по полю.
И…
И через шесть метров после подъёма натыкаешься на глубокую яму на дороге.
Яма глубокая, глубиной до 80 сантиметров,
длиной полтора метра, и шириной в метр.
Её взгоргулили — накопали ещё в советские времена
тракторами К — 700(Кировцами).
Когда возили с поля убитый комбайнами — косилками клевер.
Сейчас по этой яме проезжают даже легковушки.
Ибо она замощена — закидана кирпичом.
Старым ДОРЕВОЛЮЦИОННЫМ кирпичом!
Дореволюционный, то есть кирпич, произведённый до 1917 года, весьма отличается от современного кирпичикуса!
Даже молотком не шибко расшибёшь старый кирпич.
Да, и размером он порой в полтора раза больше современного!

Конечно, понимаю, что дачникам — москвичам необходимо было ездить до своих дач, и они этот кирпич вынули из заброшенных фундаментов бывших домов ныне тихо умирающей деревни.
Всего два жилых дома с усадьбами в деревне ныне,
в которой во времена правления Романовых было более
двадцати жилых крестьянских домов…
Но парадокс не в этом запустении,
а в том, что по этой яме дачники возят современный кирпич для своих построек!
Современный, весьма хрупкий кирпич возили в деревню, в коей, если насобирать весь добросовестно сделанный кирпич из фундаментов заброшенных усадеб, то вполне могли обойтись без заказа грузовика с нынешним кирпичом — хрупкостью.
Парадоксус однако)))

Вот такое вот повествование, драгоценные и любимые мои либералы, либералки, либерятки, либеряточки,
и либерятчуки. 🙂
Одним словом, учитесь тому, как из первой увиденной на дороге кучи мусора можно сделать целое гнуснячностное воззвание к проявлению  хозяйственности на селе!
А сколько подобного можно накавказить в городе!
Выходишь с утра на работу, подходишь к автобусной остановке и видишь, что мусорный бачок валяется на боку, а мусор из него раскидан по остановке!
Так, вместо того, чтоб собрать мусор в бачок, и поставить его нормально,
надо с плохим настроением прийти на работу,
сесть за компьютер,
и создать гневно — требовательную петицию,
или рассказ написать про то,
что дворники — таджики — лентяи
по утрам не убирают мусор,
поскольку платят одну пятую от зарплаты,
коя прописана в ведомостях управы,
а четыре пятых зарплаты раздербанивают меж собой глава управы и его замы!
Вот это будет чётко, и по либеральному справедливо!
Так что вперёд, моя любимая либеральная общественность!
🙂

 

Принято. Оценка эксперта: 23 балла

МИСК

Заметка

Шустро миска меняет прописку! Ныне как каска защищает фашистку, завтра она, — НЛО, — подметёт небо,
послезавтра чан для хлеба. Почти также и человек.
Утром торговец — грек, днём воюет варяг, вечером им лакомится червяк. Но в отличии от миски в человеке мнётся мрак!

Квалификация

Заметка

Поэт — морда,
кою периодически посещают мысли — стихи гениальные.

Поэтик — начинающая морда с постоянным желанием что нибудь срифмовать.

Поэтюк — переросшая мордасина,
пишущая рифмованные отвратительности,
но считающая себя на уровне поэтов — гениев.

Поэтюкоид — заслуженный поэтюк с правом критика.

P. S. Не слишком пошло, господа и дамы?
🙂

План публикования стифунделей

Заметка

Как говорится, и не говорится, лето красное минуло,
на сайты Горского Дева потянуло.
Пооттоптав кедами поля и леса,
набил маленькую память простенького мобильника
26 стифунделями.
И всё бы хорошо,
но неистребимая жажда прославиться
у бездарного Горского победила,
и он решил их публиковать,
а поскольку самый первый и важнейший сайт, —
это сайт Дуэлит,
то и публиковать стифундели будет в порядке их написания,
то бишь с мая по октябрь.
И, к несчастью для читателей Дуэлита,
этот горделивый Горский решил
выставить ещё и три рассказика.
Так что…
Мужайтесь, крепитесь, и набирайтесь терпением,
многоуважаемые и талантливейшие читатели!
🙂

Красота

Где взять красоту для спасения мира, если её в нем нет. Надо тогда войти в бытиё и вытащить её оттуда. Но бытиё с нашей действительностью уже давно расплевалось. Кто в поисках красоты войдет в бытиё, там и останется.
(с) Юрий Тубольцев

Афоризмы

Ну как же на самом деле? Все от кого-то произошли или каждый произошел из собственной самодостаточности? Если человек произошел от обезьяны, то и орел произошел от курицы, а слон — от мыши. И это ещё не предел. Продолжение следует: теперь из человека произойдет мышь, из слона орел, курица от обезьяны и только Дарвин останется неизменным.

Когда умирает роза, смерть начинает благоухать.

Чтобы стать собой — рань себя и, пока рана не заживет, ты — это ты.

Настоящий писатель-фантаст может о себе написать только такую автобиографию, что реальность померкнет.

Если философ дырявый — значит его продырявила мысль.

Человека из обезьяны сделали непреднамеренные отпечатки всевышнего.

Все версии о происхождении далеки от человека, за исключением тех, которые в городском Зоопарке, — уточнял свою теорию Дарвин.

Достоевский по примеру Раскольникова ходил с топором, но старушки его не боялись, потому что знали, что он сверхморальный.

Человек — это вынужденный подвох вселенной против самой себя, не может же быть без противоречия, а на всех других планетах живут обезьяны.

Кто осмыслит — тот не пробует, а кто пробует — тот никогда не получит результат.

Не неси чушь — от её невесомости надорвешься.

Чтобы создать райскую жизнь, сделай подкоп под ад и когда он в него провалится займи его место, ведь пространство не бесконечно.

Дарвин никогда не проходил мимо обезьян, он всегда подходил и подбадривал их: скоро станете человеком и тогда вам всем конец!

Где много веревок, там неувязки.

(с) Юрий Тубольцев

Абсурдистика

Если лампочка перегорела — это конец света. Но если хочешь в ад — купи билеты.

Не доставай карты, если уже достали шахматы – но достань их незаметно и погадай, выиграешь ты эту партию или проиграешь.
(с) Юрий Тубольцев

Иногда…

Иногда мне приходится быть человеком. Я просыпаюсь и понимаю — сегодня я опять человек. И надо будет встать, умыться, позавтракать и целый день вести себя как человек, общаясь с такими же несчастными.

Этого я, конечно, не люблю. Мне нравится быть ветром, например. Однажды ночью я сильно страдал и впервые стал ветром. Я шлялся по комнате, растерянным сквозняком утекал в коридор, откуда уже доносились посвисты сбитых бумажных самолётиков, – ветру было холодно и страшно, и потому ему можно простить эти мелкие, ничего не значащие убийства. Так я думал тогда. Освоившись, я перестал бояться, но забавы ради всё вертел и кружил сложенные в примитивное подобие истребителей тетрадные листики.

А потом вдруг задумался, куда стремились картонные пилоты, что у них были за рейсы, и почему они так опрометчиво избрали посадочной полосой мой подоконник…

Допустим, вот я, полупрозрачный пассажир из кальки, поднимаюсь по нитяному трапу бумажного самолётика. Мне нужно, непременно нужно успеть на свадьбу моей дочери в соседнюю комнату. Через пару минут она уже будет стоять у алтарных свечей в ажурном платье из белой салфетки и с полиэтиленовой вуалью на бледном лице, ну а я во что бы то ни стало должен сопровождать её к подсвечнику. Вырезанная из конфетного фантика стюардесса только что вежливо приказала пристегнуть ремни, и я послушно прилепляю себя скотчем к тетрадно-клетчатому крылу самолёта. Невидимая, хорошо тренированная рука запускает нас в воздух, самолётик планирует под потолком, а пилот планирует долететь до соседней комнаты… Но в коридоре штормит, нас подхватывает и крутит, и никого не спасают коктейльные зонтики в качестве парашютов.

Так, побывав в обёртке бумажного пассажира, я лишний раз убедился, насколько лучше быть ветром, чем человеком или его воображаемой калькой. Иногда мне приходится быть человеком. Но когда я ветер — пощады не жди.

 

Принято. Оценка эксперта: 28 баллов