— Общение даже с самыми приятными для тебя людьми может быть избыточным, когда душа твоя нуждается в одиночестве;

— Нередко и самые исчерпывающие объяснения оставляют оттенок оправданий;

— В споре редко рождается истина, зато часто умирает надежда на взаимопонимание;

— Не спеши опровергать то, в чем толком не разобрался)))

— Любопытство — свойство живого ума! Большое свинство — жить тупо… без любопытства))

— Каждый хищник — потенциальная жертва!

— Человечество стало бы кратно добрее, если бы избавилось всего от одного чувства — чувства зависти))

— Чья то одна маленькая ложь может быть причиной большой трагедии , в то время как чье-то каждодневное вранье — безобидным фантазёрством)))

— Чем ближе к старости, тем очевиднее, что наш удел — одиночество))

— Иногда желания людей настолько сильны, что даже неглупый человек оказывается в положении простака, верящего в откровенную ахинею ))

— Никогда нельзя быть уверенным в том, что человек, за которого вы заступились или чьи интересы вы защищали, не откажется от вас перед своим обидчиком, а ожидать благодарности — это еще один повод для разочарования;

— Не уважаю мужчин, которые не уважают женщин, а еще больше не уважаю женщин, которые не уважают в себе женщин;

-Чаще всего мы легко принимаем за истину то, что соответствует нашему личному образу жизни, и с негодованием отвергаем все, что так или иначе противоречит ему;

— ДЕМОНСТРАЦИЯ неприязни к человеку недостойна интеллигента.Она как заразная болезнь. Посмотрите на свое окружение, и, возможно, поймёте, от кого заразились;

— Нейтральная позиция статична, потому чаще всего попадает тому, кто на ней стоит, притом с обеих сторон. Лучше, если вас и рядом не стояло;

— История нации не формируется по чужим лекалам))

— Можно быть в оппозиции к любому правительству, даже целому народу, но нельзя быть в оппозиции к фактам;

— Чем хороши неумные люди — тем , что позволяют вычислить им подобных.Как говорится, у дураков мысли сходятся)))

— Невежество и нетерпимость, приперченные эмоциональной несдержанностью — характерные особенности дагестанской натуры,..но не подумайте , что это о вас;

-«Дорогу осилит идущий,» а не бегущий (перебегающий, убегающий, сбегающий);

В три часа ночи в городской квартире гражданина Н. раздался телефонный звонок. Звонили на стационарный телефон, что могло означать только одно – степень срочности и секретности зашкаливает.
Сам гражданин Н., лет семидесяти, почти лысый, с редкими кустиками седых волос где-то в районе ушей, поджарый, отчаянно не сдающийся своему возрасту, вздрогнул. Последние лет пятнадцать спал он вполглаза, вполуха; где-то в глубине души надеялся, что ему не позвонят уже больше никогда на стационарный телефон в три часа ночи, и там же догадывался, что такой звонок непременно воспоследует.
Телефонный аппарат находился рядом с кроватью на специальной откидной полочке, которую Н. собственноручно изготовил, не доверяя готовым покупным изделиям. Здесь же лежали валидол и пачка сигарет «Житан», на случай непредвиденного ночного пробуждения. Непредвиденное ночное пробуждение случилось. Закинув отработанным приемом таблетку валидола под язык, Н. осторожно снял трубку. Ему очень хотелось, чтобы на том конце провода кто-то ошибся номером и дал отбой.
— Слушаю, — стараясь быть бодрым, произнес Н.
— Сигизмундыч, а, Сигизмундыч, — заныла трубка, — здороваться некогда, приезжай, а? Адрес прежний.
Н. вздрогнул повторно. По отчеству его называл только один человек на всем белом свете, и этот человек только что снова назвал его так! И спрашивать о чем-либо не имело ни малейшего смысла – звонивший уже повесил трубку, а Н. все сидел на кровати, машинально гоняя валидол языком. Делать было нечего – ТАКИЕ просьбы равносильны приказу, не приехать означало подписать себе смертный приговор.
Н. рывком поднялся с кровати, нашарил в полутьме шлепанцы и побежал в ванную. Бегать он умел и любил, было бы от кого. Бросив пригоршню холодной воды в лицо, тот, которого назвали Сигизмундычем, натянул мятые джинсы. Поискал кроссовки. Не нашел и напялил старые кеды, сетуя, что нужные кроссовки вечно где-то прячутся, а никому не нужные кеды всегда под носом.
В целях конспирации звонивший сказал «Приезжай», на самом деле до известного адреса умные люди всегда добирались пешком, особенно если идти не через улицу, а пересечь рысцой заброшенное футбольное поле агроколледжа.
Дверь с размаху впечаталась в косяк, английский замок недовольно звякнул, и Н., сроду не пользовавшийся лифтом (как же, всего только второй этаж!) стремглав вылетел на улицу. Жидкая тьма окутала его, фонари не горели, под кедами скрипело битое стекло; мокрые окурки норовили прилипнуть к подошвам. Н. знал здесь каждую щелочку и каждый камешек, метнулся туда, проскочил тут и там, короче, через 10 минут он стоял перед роскошной дверью старинного особняка с прикрученной рядом огромной табличкой под бронзу «Институт мировой экономики. Слонопотамовский филиал». Стучать категорически запрещалось правилами конспирации – как только Н. подошел к двери, она бесшумно отворилась, и кто-то сильной рукой буквально втянул Сигизмундыча внутрь.
Внутри горела синим огнем дежурная лампочка, а перед Н. стоял собственной персоной гражданин Китайский, в миру отец Федор.
— Постарел-то как, Сигизмундыч! – Китайский, на голову ниже Сигизмундыча, встал на цыпочки и попытался чмокнуть Н. в лысину. Со второй попытки ему это удалось. – А ведь мы с тобой годки… Чаю хочешь?
Сигизмундыч обреченно махнул рукой.
Китайский сноровисто закинул пакетики «Липтона» в две большие кружки, залил их кипятком и спросил:
— Товарищ Иркутский, вам с молоком или как?
— С молоком, мог бы и не спрашивать… Что у тебя?
— Николай Сигизмундыч, выручай, дорогой! Срочно. После рассчитаюсь, ты меня знаешь!
— Ну? – от нетерпения Иркутский чуть не вскочил. – Не томи! Имей совесть!
Чашка с чаем в руке Иркутского мелко дрожала и ему пришлось прислонить ее к губам и сделать здоровенный глоток. Горячая жидкость приятно обожгла пищевод.
— Зеленая папка, уважаемый Николай Сигизмундыч, она, родимая!
Иркутский поперхнулся. Зеленая папка десять лет назад была торжественно сдана в архив.
-… Зеленая папка десять лет назад торжественно сдана в архив!
— Да знаю я, — тяжело вздохнул Китайский, — шеф отчет требует, а копий нет, где я ему данные возьму? А у тебя не голова – совет министров и главный архив в одном флаконе. Мне и нужно-то не все, совсем не все! – от возбуждения Китайский принялся пританцовывать.
— Что же тебе нужно, Федор Моисеевич? – холодно осведомился Иркутский. – Имей в виду – по инопланетянам я ничего не знаю…
— Да бог с ними, инопланетянами! Проект законсервирован, и ты не хуже меня об этом знаешь. По снежному человеку надо и… — Китайский на мгновение смутился, — по красным шарам… Умоляю тебя, не называй меня настоящим именем!
Иркутский хищно оскалился – ишь, какой робкий да застенчивый стал начальник отдела оружия, работающего на иных физических принципах! А раньше-то, помнится, и руки бы не подал при встрече… Времена меняются, и люди, бывает, тоже меняются. Горячий чай действовал на него умиротворяюще.
— А если я откажусь?
Китайский сделал страшные глаза и провел пальцем по небритому кадыку.
— Ну, слушай тогда, только не записывай – потом запишешь, когда отчет шефу понесешь, запоминай, одним словом. Я два раза не буду повторять.
Китайский радостно закивал головой. На ней сохранилась довольно приличная шевелюра и волосы потешно дергались в такт кивкам.
— В 62-м особый отряд АВ-238568 провел испытания летательного аппарата типа «летающее блюдце» (артикул 120) в районе Енисейска. Гуманоидную группу возглавлял Эрнест. Испытания прошли успешно, даже в иностранных газетах написали. Дернул же их черт зайти в местное сельпо в костюмах гипертрофированного модуля! (Про это не пиши, это – «особой важности»)… Погибли все, кроме Эрнеста. Он успел аннигилировать тела и сам застрелился (про это тоже не надо).
— А говоришь, про инопланетян не помнишь, шутник! – Китайский погрозил Иркутскому пальцем. – Продолжай.
— Вот больше ничего и не помню. Красные шары делал я сам лично, этой вот рукой и вот этой. Проект А бис 72/13, 1978 год. Это под Жиганском было. Шары пронеслись на огромной скорости в сторону США и взорвались где-то у о. Святого Лаврения. То-то шороху было у янки! Руководил проектом Анисимов, царство ему небесное. Ежи Шорх, чех, к нам прикомандированный, потом надумал написать про шары диссертацию… ему написали потом на могилке… жалко, хороший ученый был! Так, по снежному человеку. Проект «Йети», 1958, что ли, год… семь человек участвовало, трансформировались все! Часть до сих пор еще где-то бродят, людей пугают… Остальных пришлось утилизировать, технология еще не отработанная была… Больше я тебе ничего не скажу, хватит с тебя!
— Спасибо, дорогой, да ты чай-то пей, а, может, чего покрепче?
— Нет, я ночью не пью. И тебе не советую.
Иркутский поднялся, чтобы раскланяться.
— Постой, Николай Сигизмундыч, а что ты мне про «Перевал Дятлова» ничего не говоришь?
Тут Иркутский вспылил, чашка с недопитым чаем ударилась о стену и разлетелась вдребезги.
— А это, уважаемый, уже Синяя папка! Понял? Знаешь, кто курировал? – Иркутский поднял палец вверх. – То-то же! Меньше знаешь, крепче спишь.
И мгновенно испарился, не попрощавшись. Через пять минут Сигизмундыч уже спал мертвецким сном в своей квартире, вырвав из розетки телефонный кабель.
Китайский сидел на табурете, блаженно щурился, печатая одним пальцем на клавиатуре ноутбука отчет. Рядом стояли початая бутылка конька «Ной Властелин», граненый стакан, лежал черствый бутерброд с колечком молочной колбасы.
Федор Моисеевич был страшно горд собой и напевал вполголоса песню:
В сердце я навек сохраню
искреннюю преданность вам, –
братья по судьбе, братья по огню,
братья по горячим делам!

27.04.2016 г.

Принято. Оценка эксперта: 27 баллов

С их семьёй познакомилась на отдыхе. На Чёрном, самом чёрном, что  ни есть, море. Девочка, мама и папа. Мы сидели в с ними за одним столиком в обеденном зале. Мать ела с девочкой одну порцию на двоих. Для дочки к столику на четверых был приставлен дополнительный стул. Отец при знакомстве сказал: «Я — шахтёр».

Поразили  меня эти люди. Своей затравленностью. Мать затравленно смотрела на отца своего ребёнка (бил?), боялась, чтобы девочка ничего лишнего не сказала. Не вскрикнула, не засмеялась. А ребёнку-то четыре года! Не шалила, не болтала ногами. Девочка полупрозрачная, мелкая, хрупкая, боязливая. Явно с недостатком веса. Мать какая-то «тёмная» с лица (у нас говорят: «учарневшая»). И не было в ней живости, свойственной молодой женщине. Она производила впечатление родившей в старости запуганной, забитой бабы. Вроде и причёсана и умыта. Но то, как она смотрела на мужа, как боялась, чтобы дочка к нему «не лезла» говорила об одном: она боится. О ребёнке перекидывались фразами без имени, без нежности: «покорми», «не хочет», «дай котлету», «пусть сама возьмёт вилку»…  Мать доедала то, что оставалось от ребёнка. В целях экономии, вероятно. Отец-шахтёр ел свою порцию всегда единолично, тщательно подбирая все крупинки гречки, «вымакивая» хлебом подливу. Тарелки после них всегда оставались чистыми. Хотя кормили нас «по-совковски». Рядом море, ни тебе морепродутов, ни рыбы, мяса в достатке. Каши: гречка, рис, перловка, пюре. Макароны. Суп – редкий. Многие отдыхающие ходили в город из санатория на рынок и докупали себе фрукты, вино, овощи, шашлык, арбузы, дыни, выпечку и проч. Мы ходили каждое утро. Их не рынке я не видела никогда.

Честно?! У меня было сильное желание встретить девочку где-нибудь одну без родителей и покормить. Но бегающую её одну я не видела. Хотя, детей было много и они носились везде без родителей.

У моря он появились лишь однажды. Ребёнку так и не разрешили войти в воду. Мать сидела под зонтиком в сарафане, отец, раздетый до пояса, читал газету. Поразила его чёрная шея и белая до синевы спина, чуть сутулая, вся в прыщах. Девочка немного погребла песок рядом с зонтиком и благое семейство отправилось восвояси в помещение. Между собой не разговаривали, не шутили, не смеялись. Перекидывали отрывистыми, бесцветными фразами. Крючковатые пальцы отца, слегка подрагивали, когда он перелистывал газету. Лохматые и седые брови, чёрные волосы с синей проседью, вздутые вены на запястьях рук. Колоритно. К ним подошёл разносчик с товаром (все наверно их помнят, с их криками: «Пиво, рыба, лимонад»). Девочка попросила лимонад. Мать посмотрела на неё так, будто бы она попросила звезду с неба. И, может мне показалось, инстинктивно подалась вперёд, закрывая ребёнка от удара отца. Тот пошевелили мохнатыми бровями и буркнул: «В номере есть вода».

Разносчик понял, что не купят и отошёл. Они засобирались. Больше в оставшиеся дней шесть я их у моря не видела.

Нестерпимо жаль было этих людей.

Али с Султаном жили в одном доме-пятиэтажке. Али работал инженером технической службы, а Султан – корреспондентом сельхозотдела республиканской аварской газеты «Красное знамя». Обычно на работу они выходили вместе. В тот день, зайдя за Султаном, Али застал у него Шамхала, который работал собкором газеты в одном из горных районов и часто,приезжая в Махачкалу, ночевал у своего друга.
Вышли втроем. По настроению Султана и Шамхала было видно, что они хорошо накануне посидели,отмечая встречу.
Решение друзей поправить самочуствие бокалом пива Али принял с пониманием, и они по пути зашли в пивбар. Но там, где трое, одним бокалом пива редко обходится и за дружеским разговором и прохладным напитком время прошло быстро и близилось к полудню. Султан забеспокоился. Если Шамхал, как собкор, мог появляться на работе только по необходимости, а Али не обязан был сидеть на рабочем месте, то ему приходилось каждый раз объяснять свое отсутствие суровому зав. отделом, ветерану и коммунисту Абдулмажиду. Но, было уже поздно – прогула и выговора от Абдулмажида было не миновать. Кто-то предложил, как выход, оформить больничный листок у знакомого врача. Али вспомнил про своего родственника,работавшего терапевтом в одной из городских поликлиник. Однако, врач их озадачил тем, что больничный выдается, как минимум, на три дня. Но, другого выхода не было и, открыв больничный для Султана, друзья разошлись – Али с Шамхалом пошли на работу, а Султан поехал «лечиться» домой.
Вечером, узнав, что Султан заболел, друзья- коллеги пришли навестить его. Рассказывая им историю с больничным, «больной» с неподдельной искренностью возмущался:
– Посмотри, суши, из-за этого Абдулмажида я теперь три дня вынужден дома сидеть!

Рассеянность – черта характера, присущая многим в нашей семье. Но, больше всех это относилось к моему старшему брату Султану. Благодаря доброму нраву, душевной простоте и общительности он легко находил общий язык и со своими сверстниками, и с теми, кто был намного старше или младше него по возрасту. Поэтому неудивительно, что и сейчас, когда его нет с нами, многие наши односельчане, его друзья и коллеги часто и с душевной теплотой вспоминают о нем, о курьёзных и смешных историях, связанных с ним, свидетелями которых они были, или знают по рассказам других.
Много лет, работая в республиканской аварской газете «Красное знамя» (сейчас – «Истина»), прослыв одним из лучших журналистов газеты, Султан оставался рядовым корреспондентом газеты и причиной этого были не чьи-то злые козни, а его рассеянность и неорганизованность. С возрастом, когда он стал чуть более ответственным и собранным, его назначили на должность ответственного секретаря – «первого пахаря» газеты. Уж, не знаю насколько желанной была для него эта должность.
Рабочий день ответсекретаря начинался с читки номера газеты, сданной в предыдущий день для набора в типографию. Так было и в тот день. Султан вышел из своего кабинета и, как обычно, повернул табличку, висевшую на двери, на которой были указаны его должность, фамилия и инициалы, обратной стороной, на которой от руки было написано «Меня нет», на случай, когда он выходил по делам из кабинета, и спустился в типографию, которая была на первом этаже. Проведя в типографии около получаса, он поднялся на свой шестой, где находилась редакция, по ходу просматривая свежий номер газеты. Увидев на двери своего кабинета табличку с надписью «Меня нет», Султан развернулся и направился опять в типографию, решив сразу высказать замечания по номеру. Отредактировав номер, он опять поднялся к себе, но табличка «Меня нет» все еще оповещала, что хозяина кабинета там нет.Султан уже дошел до двери кабинета гл. редактора с намерением узнать где…, когда его осенило – «Так это же меня нет!»

Принято. Оценка эксперта: 21 балл.

Мой дед был человеком набожным,.. но без фанатизма. И вообще, в то время вера была органичной частью человека, его духовной жизни, она не выпячивалась, не навязывалась. Здравый смысл и вера уживались в нем без конфликта. В селе старожилы рассказывают, как Шатимагомед, будучи дибиром (муллой) села, в ответ на просьбу взволнованной сельчанки, у которой пропала корова , «завязать пасть волку» (в те годы в некоторых республиках Сев.Кавказа, а в Балкарии — и ныне, существовал такой религиозный обряд), спокойно ответил: — Хорошо, приведи волка….

Дяде Муртазали чувство юмора никогда не изменяло, как, впрочем, и он ему тоже.И юмор то у него был не простой, типа -«пошутил-посмеялся», а язвительно-поучительный, после которого чувствуешь себя слегка отшлепаным. Вот недавно — в день праздника Ураза-байрам, зашел к нему поздравить.Спрашивает:
— Кто ты? ( ему 87 лет, он плохо видит, плохо слышит и не всех узнает…, или делает вид, что не узнает)
— Я Мурад, Камиля сын ,- отвечаю я
Пауза…. и убийственное:
— Ты же маленький был… ( намек на то, как давно я его не навещал)
Однако, дяде Муртазали за свою долгую жизнь приходилось не только преподавать, но и получать уроки жизни.Один из таких случаев, когда ему преподали урок, связан с моим дедом — Шатимагомедом.
Было это в начале шестидесятых годов, когда дядя Муртазали, назначенный агрономом в родной колхоз, только приехал с гор, где еще оставалось с десяток хозяйств, не переселившихся после войны с большинством аульчан в низменный Хасавюртовский район. Ему было чуть за тридцать- молодой , красивый, с лицом,про которое говорят «кровь с молоком», деятельный и самоуверенный.
В то время в сельмаг заходили не только за покупками, но и просто пообщаться…, как на годекан.И когда Муртазали зашел в магазин за папиросами, он там застал несколько мужчин за разговором о том о сем.
-Султан, дай пачку папирос,- обратился он к завмагу, поздоровавшись с присутствующими.
-Нету,…кончились ,- сказал Султан, разведя руки в подтверждение своих слов.
Склонный в любой ситуации добиваться желаемого ( а прилюдно – особенно), Муртазали вытащил свеженькую трехрублевую купюру и протягивая её завмагу, сказал:
— Да, ладно, даю три рубля.Наверняка, ты хотя бы для себя оставил пару пачек?
Пачка папирос стоила в то время в десять раз меньше .
Именно, в этот момент в магазин зашел живший напротив, через дом, Шатимагомед, которому тогда было уже за 80 лет.
— Тебе что, Муртазали, папиросы нужны?- обратился он к Муртазали на чистом литературном аварском языке, на котором он всегда разговаривал, в отличие от односельчан, общавшихся между собой на своем каралальском наречии аварского.
— Да,- с настороженностью ответил Муртазали, знавший, что Шатимагомед не любит задавать праздные вопросы.
-Я сейчас приду,- сказал Шатимагомед и вышел из магазина.
Не прошло и пяти минут, как старик вернулся с пачкой папирос.
— Вот твои папиросы,- сказал он, протягивая Муртазали пачку папирос, и продолжил:
-Давай сюда твои три рубля.
Муртазали ничего не оставалось, как молча расстаться с обещанными деньгами.
Шатимагомед демонстративно вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую пачку денег, которую он преднамеренно взял из дома и припечатал к ней муртазалиевскую трехрублевую купюру, сопровождая это действо словами:
— Вот здесь её место)))

Принято. Оценка эксперта: 25 баллов

Сидели долго. Разошлись за полночь, хорошо подвыпившие. Поздним утром встретились, не сговариваясь, у дверей Центрального дома литераторов. Молча обменялись опустошенными взглядами и вошли. Поднялись на 2 этаж, где находился ресторан. Несколько минут сидели в ожидании, пока нас обслужат. В горле пересохло, и говорить не хотелось. От выпитой бутылки минералки жажда только усилилась. Наконец, в лестничном проеме показалась показалась фигура человека с подносом, поднимавшегося из кухни в зал.
– Ссандро!!! – окликнул его Граф тоном, не терпящим медлительности.
Официант тут же подошел к столу.
– Принеси нам 300 грамм водки и три рюмки.
Через несколько минут нам принесли водку и разлили по рюмкам. Граф одну рюмку протянул официанту, который хотел было отказаться, но встретившись взглядом с Графом, молча взял её. Выпили.
-Запиши на меня – сказал Граф. Официант молча кивнул и удалился.
Я, слегка удивленный его исполнительностью, спросил Графа:
– А кто этот Сандро, ты его знаешь?
– А хрен его знает! – сказал Граф, пожав плечами и посмотрев на меня прояснившимся взглядом.

Принято. Оценка эксперта: 25 баллов

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

…. В семье Лумельских родился второй ребенок. Старшему сыну было 11лет, как и мне. Валерий рос очень серьезным, рассудительным парнем. Все налаживалось. Жизнь, как у всех-восстановление народного хозяйства, 3% облигации, которые мы так и не выхаркали за всю свою жизнь..Мы росли, мужали, крепли. После школы у нас разошлись пути: Я- на Украине, потом Красноярск, институты, трагедии и радости у каждого свои.

Валерий был на пятом курсе института иностранных языков. Практику проходил в Московском Интуристе. Его ожидало прекрасное будущее! Это был всесторонне развитый молодой человек. Увлекался живописью, музыкой, пластинки Шаляпина звучали утром и вечером! В его становлении большую роль сыграла наша бабушка, папина мама, Анна Исааковна. Она вложила в него свою душу и все, что не достигла сама в свое время.

Ольга поступила в институт культуры, библиотечное отделение , после института она работала во Всесоюзной патентной библиотеке, после рождения дочери получила второе образование , педагогическое, и работала в архитектурно-строительном колледже, преподавала историю.

Теперь на пенсии. В свое время вышла замуж, как говорят «очень удачно»! Прожила с мужем много лет, да и теперь, слава Богу живет. Радуется внукам и жизни… Принимает гостей в Москве так же как и ее мамочка когда-то ( это у нас уже в крови).

Москва очень гостеприимный город, если едешь туда с добром, а не с камнем за пазухой!

А вот у Валеры нашего жизнь пошла на перекосяк. Смерть бабушки он пережил очень тяжело: был на грани жизни и смерти.

И опять в этот критический момент помогла подруга тетушки, Александра Игнатьевна. Она привела к Валере профессора, который установил, наконец диагноз и стали лечить по его схеме.

Как ни странно, но после болезни Валерий наотрез отказался заканчивать институт. Он не захотел жить в Москве. Уехал на Алтай. Мать приезжала туда, на коленях просила закончить институт. Через год он приехал в Москву, восстановился в институт. Закончил его с отличием.. Положил перед матерью на стол диплом и сказал: «Я выполнил твое желание, но работать переводчиком, быть у кого-то в услужении я не хочу».

И возвратился на Алтай. Там он кем только не работал: и лесорубом, и лесничим… Там есть очень таинственное озеро, Телецкое, и селение называется Яйлю. — Прекрасные дали, прекрасные места, суровые, необъезженные, не обгаженные. Прирос он к этому Краю, к свободе. На озере со всех стран в то время, сейчас не знаю, работало много иностранных экспедиций и его языки пригодились и там…

Женился, но по-видимому неудачно, потому что ребеночку исполнился год,- он ушел из семьи. Потом через некоторое время сошелся с женщиной. Как будто бы было все хорошо.

В последнее время он со своим товарищем работали егерями. Участки большие . Начальником этого огромного участка был беспробудный пьяница и гуляка.

Валерий с товарищем были на косе, на заимке. Их привезли туда на большой лодке и оставили легкую лодку и собак.

Это было перед Новым годом. Их должны были забрать . Но долго никто не появлялся. Закончились запасы еды и запасы для собак. Они собрали снаряжения и двинулись на этой легкой лодченке вдоль берега домой. На пути была еще одна стоянка. Люди, которые были на этой стоянке, их видели последними. Они там запаслись на какое-то время едой и пошли дальше. Больше их никто не видел.

Начальник, который должен был их забрать так загулял, что забыл про них. Когда всполошились семьи, которые ждали мужей домой на Новый год, было уже поздно. На поиски экспедиции вышли с опозданием. Лодку и замерзших собак нашли далеко от места, где их видели в последний раз. Тела так и не нашли. Озеро не вернуло и никого не возвращает. Люди пропадают бесследно!

…Экспедиций было столько, сколько хотела мать… Через два года на берегу озера было поставлено два памятника.

………………………………………………………………………….

Многого из этих событий я не знала, но Богу было угодно, что бы мы со своей сестричкой встретились и она многое мне рассказала. Фотографии она тоже предоставила. Так что можем считать эту повесть совместной.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В тех же 50-х годах заболела моя сестра Симочка, и мы стали много «путешествовать». Эти «путешествия» почему-то всегда заканчивались Москвой. Там жила родная сестра папы, тетя Роза. Мы часто и подолгу гостили у нее, а постарше я стала, так жила там и по полгода.

Это был (и остался) очень гостеприимный дом, хлебосольный, что немаловажно было после войны. Муж ее, Владимир Соломонович, работал все годы, до самой пенсии, заместителем директора магазинов «Океан», что на улице Горького. Жили они всегда в достатке и к ним со всего Союза приезжали знакомые и родственники, спали где кто мог;- на полу, на раскладушках…не было такого дня, что бы этот дом пустовал. Бог им давал, а они давали людям.

…. Москва! … Как много в этом слове…Запомнилась она мне почему-то морозной, зимней… И тетушка с мороза, в вязанном берете, такая вся, пахнущая дорогими духами и всегда нарядная. Очень красивая, так мне казалось, а потом, когда я повзрослела, то поняла, что мне это не казалось, а на самом деле она была очень красивой: царственная осанка , точеные черты лица, только чуть огорчительно,- на пол-лица шрам от ожога.

Это случилось тоже после войны: Жили они в Вишняках, это Подмосковье. Работала она в огромной столовой в Москве и они вместе с кассиршей этой столовой каждый вечер в автобусе возвращались домой . Смеялись, шутили… И вдруг рядом сидящий мужик вынимает с авоськи бутылку и разбивает горлышко. С бутылки вырвалась огненная смесь. И все это выливается на тетушку. Она упала на пол автобуса, стала качаться. А люди, как стадо, выбегали с автобуса и топтали ее ногами…Это была диверсия. Все было задумано до мелочей: в кассе не имели права оставлять выручку. Но тогда, когда это случилось, у кассирши денег не оказалось. Выскочили все, кроме тети Розы, а автобус на всех парах мчался в гараж!.. Больше года боролись за ее жизнь, все это время возле нее была ее давнишняя подруга, хоть у нее был другой профиль- акушер-гинеколог,- Александра Игнатьевна Орлова. Спасли после многих пересадок кожи. Врачи посоветовали: для того, что бы восстановить организм- надо родить. Родилась Оленька. Оля, моя дорогая, любимая сестричка, моложе меня на 11 лет. Об этой семье, семье Лумельских и веду свое повествование.

Отец Оленьки всю войну, от звонка до звонка, был на фронте. А после войны, в 1946 году, в июле, приехал домой и опять приступил к работе , в торговле рыбными товарами.Выживала после войны эта «промышленность» только благодаря Кремлевским поставкам. Обеспечение Кремля было первоочередной задачей. И, вот что интересно, эти статьи об евреях-изменниках, злодеях, все эти аресты и суды над евреями, слава Богу, ни в коей мере не коснулись нашего Владимира Соломоновича! Не знаю кто там сказал или замолвил словечко,чтоб его не трогали.. Не тронули в то время и брата моего папы, и тети Розы, который работал инженером-дорожником, не тронули и дядю моей мамы, который в то же время работал главным инженером «Метростроя» в Москве… Вот и разберись с этой политикой. Что это ? Дело случая или судьба? Все мною перечисленные родные люди дожили до пенсии и глубокой старости.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Жизнь такая штука интересная! Вот- всё интересно! Но она имеет свойство, эта жизнь, исчезать с лица Земли…и это уже совсем не интересно.

И пока она не исчезла, в моём понятии, совсем,- хоть маленький след того, кто жил на этой Земле, полной интересов, любви, стрессов, ненастий, напастей, достижений, продолжений рода, — нужно, непременно, чем быстрее, тем лучше, зафиксировать то, что помним, то что знаем о близких людях! Это очень важно!

Здесь один из мною уважаемых критиков посоветовал мне написать рассказ о своем отце, а не хронику. Ну, дорогой мой, кому что на роду написано, не умею писать рассказы, хотя много «лирических» отступлений, то бишь, «водички» и есть у меня, но факты остаются…

Мама моя, Любовь Михайловна, была…МАМОЙ,- умной, интеллигентной, но в тени как-то, вот хочу написать о ней, а кроме любви, которую она пронесла через всю свою жизнь и сказать много нечего. Я в предыдущих очерках писала о ней немного и в повести «Анюточка» упоминала ее… Не было у нее ни желания, ни порыва все перевернуть вверх дном. Она прекрасно пела. Очень красиво писала письма. Она переписывалась со всеми моими подружками, которых жизнь разбросала по всему миру. Вела переписку со многими знакомыми и близкими. В предпраздничные дни у нее на столе образовывалась увесистая стопка открыток. Почерк у мамы был особенный, никогда больше не видела такого: каждая буковка писалась отдельно и каллиграфия удивительная,- в наклон. Писала она простой деревянной ручкой с пером «рондо» только, и с разведенными ею чернилами… Но её устраивала эта жизнь: дети, дом, муж.

У папы жизнь была яркая, полная приключений, эпизодическая. Был дважды тяжело ранен, контужен, но всегда возвращался в строй. Воевал он вместе со своей двоюродной сестрой , которая шла за фронтом со своим полевым госпиталем. Это был настоящий хирург! После войны все наши родные, которые были эвакуированы в Казахстан, по ее настоянию, переехали в город Черновцы. Прошла Лиля Варшавская с фронтом до Варшавы, но краше города она не видела. Просто влюбилась в него! Это — маленький городок , построен австро-венграми в стиле барокко. И мой папа, по сути своей-цыган,- больше года он нигде , ни в каком городе не мог жить,- не нравилось ему. Он говорил маме, что едет искать другую жизнь… и мама (я как сейчас помню) собирала узел, в котором было большое зеркало , закутанное в ковер, под мышку троих детей и молча следовала за мужем. Так вот , в Черновцах мы остались на- всегда! Папа был всегда в движении, полный каких-то наполеоновских планов, которые исподтишка притушивала мама, как сама говаривала : «ретушировала», но не всегда! Иногда она становилась его сподвижницей и корректором.

Очень ему нравилось приводить домой « на одну ночку» какого-нибудь бедолагу: « Накорми и пусть переспит, ему негде..» Однажды после войны, где-то в 50-х годах папа привел в дом оборвыша. Он не был жалок, но грязнущий. И оборванный в клочья бушлат. Папа его заметил в гараже. Он там -то помоет кому-то машину, то поможет колесо снять… Лет 14 ему тогда было. Такой крепыш был, и интересные скулы и глаза: глаза как буравчики, черные, пронзительные, а разрез как у татарченка. Так и назвали его «Мустафа». А звали его , и зовут, думаю, еще живой,- Юра Бизяев. Жил он с нами пока не собрался на целину. Мода тогда была такая, молодежь на целину посылать. Писал-писал с целины, а потом замолчал. Дошли до нас слухи, что убили его там, на целине. Но через много лет папа нашел его в Запорожье. Оказывается, на целине он отыскал брата и с ним вернулся в Запорожье. Наругал тогда мой папа его хорошенько, но после того мы много раз приезжали к нему в гости. Женился, такое хозяйство развел. Сынишка бегал… Сейчас связь потеряна, но приятные воспоминания остались..

Как-то во времена рэкета и бандитизма — в начале 90-х годов прошлого века, в одном офисе сидела группа сотоварищей по рэкетирскому промыслу. Сидели,болтали о том о сем, коротали время, пока не подвернулось новое дело. Только один из них не принимал участия в общем разговоре, потому что разговаривал в это время по телефону со своей девушкой. Из разговора можно было понять, что девушка рассказывала о своих проблемах, переживаниях, а парень её успокаивал , как мог. В очередной раз, успокаивая свою девушку, парень сказал: — Да, ты не принимай около сердца! — после чего в комнате разразился всеобщий хохот.
-Че ржете, чо я такого сказал ? — обиделся парень. На что кто-то из хохотавших заметил:
-Слышь, братан, не около, а вокруг сердца надо говорить.

Магомед Абдулхабиров

Я не отрываясь, и с большим увлечением прочитал очень талантливо, с глубоким анализом и правдиво написанную статью Магомед-Султана Шахтаманова «Расул Гамзатов – Омар-Гаджи Шахтаманов: Шипы в букете цветов», посвященную взаимоотношениям двух широко известных дагестанцев, блистательных аварцев, щедро одаренных Всевышним талантом поэтов — Расула Гамзатова и Омар-Гаджи Шахтаманова. Под впечатлением от этой статьи я вспомнил одну их встречу, свидетелем которой я был.
… Незабвенная Саидова Патимат (да простит Аллах её грехи) позвонила,однажды, мне с просьбой – не смогу ли я забрать домой Расула из больницы, куда я уложил его по её же просьбе три недели назад, можно сказать, тайно. Собрав прочитанные за время пребывания Расула в больнице книги и сделанные им записи мы выехали из больницы. Расул был в хорошем настроении и сразу предупредил, что сначала заедем к Омар-Гаджи.
– Патимат…- было начал я, но по взгляду Расула понял – бесполезный разговор. Ни я, ни он не знали к тому же дома ли Омар-Гаджи и хотя, оба ко мне относились хорошо, и я к ним относился с огромным уважением, в последние годы ходили разговоры, что они не ладят друг с другом и между ними нет того взаимопонимания, что прежде, поэтому я озадачился вопросом: как нас встретит Омар-Гаджи? Но так как сам никогда ни от одного из них не слышал плохого слова друг о друге я тоже не счел нужным озвучивать свои тревоги.
Двери открыла Эля – жена Омар-Гаджи. Увидев нежданных гостей она растерялась.
— Пригласите нас в дом или нам уйти? – спросил, улыбнувшись Расул.
— Нет, нет…, конечно, заходите – с радостью ответила Эля. Хорошо, что вы пришли, а то мы тут одни остались… Из комнаты в это время вышел Омар-Гаджи.
— О-о..,Гигант! Давай, давай, заходи. Ваалейкум салам! И тебе салам, юноша.
Я уже давно не был «юношей», но ко всем к кому соблаговолил душой и кто был значительно моложе него Омар-Гаджи обращался так.
Сведя Читать далее →

Прошло более 15 лет,как Омар-Гаджи переехал с семьёй в Москву. Переезд был в основном связан с тем,что Омар-Гаджи ,работавший в Союзе писателей Дагестана в должности секретаря правления по требованию Обкома партии был уволен.Причиной увольнения стала, написанная им и, запрещенная к изданию поэма «Потеряная песня»,в которой повествовалось о девушке,приехавшей с горного аула для учебы в институте, и забывшей обычаи и традиции гор,своих родителей,потерявшей моральный облик горянки,одним словом, о тех проблемах,с которыми общество лицом к лицу столкнулось в дальнейшем – проституция,наркомания,бездуховность и т.д.В печати появились обличительные статьи, в которых автора поэмы обвиняли в том,что он опозорил дагестанку. После поэмы Р.Гамзатова «Горянка» , в которой воспевался образ современной горской девушки, борющейся с предрассудками и темными адатами прошлого,стремящейся к знаниям и современной культуре ,такой поэтический разворот в изображении горской девушки был воспринят партийной властью, как оскорбительный.. В такой обстановке,когда он остался без работы,оказался в опале,его не печатали,Омар-Гаджи согласился на уговоры жены,коренной москвички,переехать в Москву.Благо,что в Москве имелась квартира,доставшаяся в наследство от родителей жены.
Кого только не бывало в этой двухкомнатной квартире, начиная от родственников и до случайных знакомых,приехавших по каким-то делам,по которым требовалась помощь Омар-Гаджи, или просто им негде было ночевать из-за проблем с местами в гостиницах.Нередко Омар-Гаджи самому приходилось спать в прихожей , расстелив на полу у книжного шкафа старый отцовский хабарча (тулуп), с которым он не хотел расставаться,несмотря ни на какие уговоры жены.
Но, его , все равно, тянуло на малую родину – в Дагестан,в горы, туда,где были его близкие родственники и друзья,где были истоки его творчества и поэтического вдохновения..Уже стало традицией,что с наступлением лета он на месяц или два уезжал в Дагестан.
Так было и этим летом. Дни проходили во встречах с друзьями и родственниками,но ,для Омар-Гаджи особенно были интересны встречи с читателями, организуемые СП Дагестана по приглашению руководителей районных отделов культуры и народного образования,ВУЗов,школ и библиотек. Общение с читателем, особенно с читающим его на родном языке были для него источником вдохновения и душевной подзарядки. Кроме того, такие встречи позволяли что-то подзаработать,что для поэта,не имеющего стабильного заработка, тоже было немаловажным обстоятельством.
Вот , из такой поездки в горный аварский район они с Магомедом – собратом по перу и возвращались домой. Встреча прошла прекрасно – читали стихи,говорили о поэзии, пели песни на их и других авторов слова. По завершении вечера, один из руководителей района,который был другом и кунаком Омар-Гаджи,пригласил их домой, где за обильным на еду и выпивку ужином они просидели до ночи. На следующий день ,встав утром ,они обнаружили,что ночью прошел сильный дождь.Было свежо, склон вершины на той стороне речки серебрился в лучах солнца..Выехали поздно,но в хорошем настроении – в горах то ли от чистого воздуха и родниковой воды,то ли от искренности и душевности горцев выпитое и съеденное усваивается лучше и меньше сказывается на самочувствии на следующий день.По дороге задержались,пришлось ждать пока расчистят завалы на дороге,которые в горах обычное явление после дождей.На полпути , Омар-Гаджи попросил водителя завернуть в райцентр района,который они проезжали . Первый секретарь райкома партии этого района был его давним знакомым, с которым не раз приходилось сидеть в кругу общих друзей.Был уже конец рабочего дня.Оставив машину с водителем на узкой тенистой улочке рядом с центром ,где находился райком партии ,они с Магомедом пошли через небольшую площадь к зданию райкома. Но,заходить не пришлось – как раз в это время из здания вышел первый секретарь в сопровождении каких-то людей ,скорее всего коллег по работе..Поздоровались. Поговорили о том о сем. Разговор получался натянутый. Омар-Гаджи, заехавший к товарищу,чтобы его не упрекнули в том,что он проезжал мимо,но не зашел, увидев ,что его товарищ даже для формальности не имеет намерений проявлять законы горского гостеприимства, прищурил глаза и сморщил губы, как он это делал,когда видел что-то мерзкое и недостойное.Ему стало понятно,что партийный чинуша «дружил» не с ним, а с более влиятельными людьми,с которыми он дружил, а теперь был в размолвке. Омар-Гаджи вытащил из кармана баночку 200 гр. икры,навязанную друзьями при отъезде в качестве закуски на случай,если захочется остановиться в дороге на привал, и прощаясь с первым секретарем положил её ловким движением в его карман,сказав: — А это тебе,чтобы не сказал,что с пустыми руками приехали.
На выходе с площади,завернув на улицу, где они оставили машину и водителя, им ,чтобы перейти на другую сторону пришлось подождать минутку,пока прошла чья-то скотина. Омар-Гаджи молчавший до этого,повернувшись к Магомеду сказал:
— Магомед, ты заметил как много в этом ауле скотины?
Магомед понимающе ухмыльнулся.
По приезду в Махачкалу Омар-Гаджи ждала неприятная новость. Кто-то из коллег- поэтов пожаловался на то,что группа поэтов и писателей, среди которых был и Омар-Гаджи ,выезжавшая ранее в другой район, получила слишком большой гонорар за выступление на встрече с читателями и председатель правления СП распорядился,чтобы большая часть гонорара была возвращена.

Принято. Оценка эксперта: 20 баллов.